Доброволицы

Пользуясь отсутствием цербера — старшей надзирательницы, дежурная иногда выпускала кого-нибудь из заключенных погулять по коридору. Выпущенная как-то пожилая шведка со мной заговорила:

— Ах, вы знаете, я так боюсь! Как только услышу по коридору мужские шаги, мне кажется, что это идут за мной, чтобы вести на расстрел. И мне делается дурно…

Надзирательницы, отчаявшись запретить нашей певунье петь, просто махнули на нее рукой, но старшая, получив на требование замолчать дерзкий ответ, позвала сторожа, единственного человека, которого заключенная боялась. «А ну, вылетывай!» Та быстро схватила подушку, единственное, что разрешалось брать с собой в карцер, и побежала впереди него, ожидая, по-видимому, затрещины.

Что мучительно давало себя чувствовать, так это голод. Утром получали кувшин кипятку, кусочек кирпичного чаю, один кусок сахару и на весь день 200 граммов черного с соломой хлеба. На обед три дня давали соленую жижицу с запахом селедки и немного ячневой каши-размазни на воде. Три дня — суп из протухшей свинины с тремя кубиками мяса и просяную размазню. От голода, заткнув нос и затаив дыхание, быстро проглатывали жидкость, но от мяса несло такой падалью, что не было сил проглотить — лезло обратно. И только в среду был «пир горой»! Гороховый суп на воде и гречневая каша. В этот день у меня бывало ощущение, что накормили пирогами!.. А вечером опять немного каши.

Одиночное заключение сказывалось. В душу начало закрадываться отчаяние. Сколько еще времени придется быть полу-погребенной? Может быть, месяцы, а может, и годы… Однажды я не могла долго уснуть, перебирая в памяти события. Я не выдержала, и тяжелый стон вырвался из груди. Я сейчас же услыхала быстрые шаги надзирательницы, и в глазок показался ее глаз. В это время вся большевицкая верхушка переехала в Москву, а новое начальство начало кое-кого освобождать. За нас хлопотал Политический Красный Крест. Через два месяца меня с Прокопчук вызвали в канцелярию и в сопровождении солдата повели в какое-то учреждение, где дали подписать бумагу. Вернулись обратно, и надзирательница нам сообщила:

— Вы свободны!

Я обратилась к ней:

— У меня по прибытии отобрали два патрона. Это я спрятала на память о первом бое в Зимнем дворце. Нельзя ли их получить обратно?

Та засмеялась:

— Благодарите, что вам жизнь со свободою вернули, а про патроны забудьте.

Она нас провела к воротам. Часовой открыл тяжелую дверь, и мы очутились на свободе.

С каким наслаждением я втянула струю холодного воздуха! Казалось, что пахнет он иначе, чем в тюрьме. На проезжающей подводе сидела баба.

— Куда вы идете? — сокрушенно покачала она головой.

— Домой! — засмеявшись, крикнула Прокопчук.

На одном из поворотов мы пожали друг другу руки и разошлись навсегда.

Глава 15. НА ДОН

Утренняя прогулка после долгого пребывания в тюрьме сказалась, и я с трудом передвигала ногами.

— Бочарникова! — Передо мной стоял ударник-пятигорец. — Вы давно освобождены?

— Только что из тюрьмы.

— Уезжайте немедленно. С. с неделю как освободили, а вчера вновь арестован. Я сегодня покидаю Петроград. Уже сделал все документы.

— Да мне ехать некуда! Я из Тифлиса, а на Кавказ не пропускают.

— Нет, уже пропускают. Я сам с Кавказа.

Он дал мне нужные адреса, и мы расстались. Чуть ли не на четвереньках добравшись до Благотворительного общества, где я раньше снимала угол, я замертво повалилась на койку.

Через два дня все было готово. Забрав вещи с деньгами у Саморуковых, я отправилась на Варшавский вокзал. Народу в теплушку набилось как сельдей в бочку. Раздался третий звонок. Вагон дрогнул… Прощай, Петроград!

Обязанности контролеров в большинстве случаев исполняли солдаты, ничего не понимающие в билетах. Я билета не купила, хотя у меня было 260 рублей (100 руб. выдала Лига равноправия женщин и 160 — Политический Красный Крест). Я нахально предъявила вместо билета удостоверение от какого-то учреждения, где разрешался свободный проезд до Тифлиса. Мне его проштемпелевали, и так пошло дальше.

В Москве на вокзалах висели предупреждения: «Не доверяйте своих вещей солдатам!» Но я все-таки попалась. Заговорила с солдатом, ехавшим, по его словам, на Кавказ. Я спросила, берут ли там только вышедшие керенки, так как все деньги у меня были именно в керенках.

— Нет, нужно их обменять. Идемте в город, покупайте мелочь, и вам будут давать сдачи.

Мы так и поступили, покупая сразу вдвоем. У него сдачи от моих денег оказалось 105 рублей, а когда я на вокзале повернулась, чтобы взять из хранения багажа свои вещи, его и след простыл.