Добровольный плен

Да, я наивная мечтательница, а Ирка реалистка, и скептически относится к моим мечтам. Но я верю, главное – визуализировать свою идеальную счастливую богатую жизнь, и она настанет.

– Ага, в следующей жизни, – фыркает Ирка, забирая у меня тушь. – Ну, или если ты подцепишь стареющего миллионера, выйдешь за него замуж, а через год-другой он уйдет в мир иной, оставив тебе наследство.

– На меня стареющий миллионер не посмотрит, так что у тебя больше шансов, – усмехаюсь, поправляя ее идеально гладкие шелковые волосы. Облепиховый бальзам за сто рублей творит чудеса, не зря мне его в магазине кассирша расхваливала. – Все, я побежала, – подхватываю маленькую сумочку, надеваю босоножки и выбегаю за дверь.

– Униформу забыла! – кричит мне Ирка. Забегаю назад и хватаю пакет. – Принесешь мне еще чего-нибудь вкусненького?

– Да, если что-нибудь останется.

– То есть ты приносишь объедки со столов?

– Почему объедки? Это то, к чему вообще не притрагивались!

Вновь выбегаю в коридор, киваю Светке, которая сегодня дежурит – намывает полы, а по факту просто размазывает грязь, не меняя воду. Спускаюсь вниз и мчусь к метро. Главное – не опаздывать, я должна задержаться в этом ресторане, и жизнь станет лучше.

***

Через неделю мне исполнится девятнадцать лет. Но на свой праздник я никого не жду, поскольку у меня никого нет. Ира – моя сестра. Не по крови, но все равно родная. Родителей у нас нет. И если Ирка еще смутно помнит свою мать наркоманку, то я в детдоме с шести месяцев. Нам, можно сказать, повезло – в шесть лет нас с Иркой забрали в «Город детства». Это небольшой поселок, построенный на пожертвования и спонсорскую помощь. На небольшой улице построили дома, в которых жили семьи. Два опекуна, семейная пара – чаще с собственными детьми – и еще семь-восемь приемных. Все дети были разных возрастов, но поскольку мы с Иркой были неразлучны, нас взяли в один дом.

С мамой Верой у меня как-то сразу не заладилось. Может, потому что у нее были любимчики, и дети, к которым она относилась равнодушно? Я прекрасно понимала, что в детском доме будет гораздо хуже, а там хоть какая-то видимость семьи, и поэтому не обижалась на опекунов. Меня не били, не ругали, я была очень исполнительная тихоня.

Пока была маленькая, отчаянно хотела внимания и стать любимчиком. Я видела, с какой любовью и гордостью мама Вера говорила с Иркой, как гордилась ее достижениями в гимнастике, как гладила ее по головке и в первую очередь давала конфеты и шоколад, которым нас почти не баловали. Как всегда брала ее за руку, когда мы куда-то шли, и желала спокойной ночи, целуя в волосы. И мне хотелось того же самого. Любви, заботы и ласки.

Баба Нюра – наша соседка, у которой мы покупали молоко и яйца, говорила, что я нежная девочка. Только вот нежность я дарила котенку, которого подобрала на улице и прятала в сарае, поскольку у мамы Веры была аллергия на шерсть. Я нянчилась с ним как с ребенком, кормила из шприца, воруя из дома молоко. Читала сказки, убаюкивая на коленях, и играла с ним часами, пока другие дети гуляли на дворе. Но однажды Петька – старший мальчик – увидел подросшего Пушка, выбежавшего на улицу, и нажаловался маме Вере.

В тот вечер из меня вылились литры слез, поскольку Пушка выкинули на улицу. Петька смеялся надо мной, а мама Вера причитала, что я хочу ее угробить. С того дня я перестала угождать и привлекать к себе внимание, чтобы кому-то понравиться, просто жила сама по себе и дружила с Иришкой.

Но сейчас мне почти девятнадцать, и я студентка университета. У сирот в образовательных учреждениях свои привилегии. Нам, конечно, выплачивают материальную помощь и есть социальные выплаты, но они ничтожно малы. На месяц эти деньги растянуть практически невозможно, поэтому мы работаем. Трудно найти работу на неполный рабочий день после обеда. Но я нашла такое место – официанткой во вторую смену. Приходится работать допоздна, а потом клевать носом на парах. Зато я смогу заработать, а не считать копейки, заглядывая в чужие корзины в супермаркете.