Добровольный Плен (СИ)

Слова доктора о том, что моя ена потеряла много крови и находится в реанимации в критическом состоянии, я помню плохо, все как в тумане. Я здесь — в больнице, и одновременно в какой-то прострации. Но, как сказал врач, есть и хорошие новости — им удалось сохранить матку. Но мне от этого не легче. Моя жена в реанимации! И есть риск ее потерять. А я не хочу терять то, что мне так дорого. Врач сказал нужно ждать. И я вдруг осознаю, что ненавижу ожидания, когда впереди неизвестность. Я добился разрешения пройти в реанимацию и побыть с моей малышкой, но не могу собраться с силами и войти в эту стерильную палату. Мне как последнему трусу страшно оказаться там и понять, что все плохо. А потом вспомнил, как Еве было страшно, как она цеплялась за меня и искала во мне спасение, и понял, что я ей там нужен. Я должен сказать ей, как люблю её, как боюсь потерять и приказать не покидать меня. Нет — молить, просить…

Прохожу в палату с пилиающими приборами и судороно сглатываю. Моя девочка окутана проводками, трубками и капельницами. День рождение нашей дочери должен был стать самым счастливым для нас, а

выходит… Ева почти прозрачная, очень бледная, кажется, за одну ночь она даже похудела. А мне так нравились её округлившиеся формы. Сажусь рядом, беру Еву за руку и легонько сжимаю. Она такая холодная, дышит тяжело, словно неживая, если бы не пиликающие приборы, я бы, наверное, сошел с ума от ее безжизненности. Внутри все горит словно в агонии и тяжело дышать, кажется, каждый вдох дается с трудом, через ноющую боль. Меня топит в любви и нежности к этой чистой юной девочке. Хочется отдать ей все, кинуть весь мир к её нoгам, сделать невозможное, отдать всего себя лишь бы открыла глазки и искренне мне улыбнулась.

Не знаю, сколько так просидел, гладя её пальчики, вспоминая, как впервые увидел в том захудалом ресторане, хозяин которого хотел со мной сотрудничать. Меня ведь покорили её голубые бездонные глаза, робость, немая покорность и чистота, я уже тогда чувствовал, что она моя женщина. Зажмуриваю глаза и глухо стону в голос, стискивая челюсть. А потом не выдерживаю этой тишины, разбавленной писком приборов, и начинаю с ней говорить…

— Помнишь, когда я впервые пришёл к тебе в общежитие, ты мыла полы на коленях? Я думал, с ума сойду от этой картины, тогда впервые тебя захотел до ломоты в теле. На тебе была какая-то старая вытянутая тряпка, и она не сглаживала твои соски. Ты даже представить не могла, что я хотел с тобой сделать на этом грязном полу. Ты хлопала длинными ресницами и смотрела на меня c восхищением. Я уже тогда знал, что заберу тебя из этой дыры. Я уже все о тебе знал: кто ты, откуда и где родилась. Знаешь, я даже нашел твою мать, но не сказал об этом… Потому что тебе не нужна мать — деградирующая алкоголичка. Она сама не знает, кто твой отец. Пока была молода, трахалась с теми, кто мог дать ей денег на дозу. Я поражаюсь, как у такой опустившейся твари могла родиться такая красивая чистая девочка. Когда она тебя родила, ей было стыдно оставлять ребёнка в роддоме. Она хотела тебя продать, поэтому еще полгода пыталась за тобой ухаживать, пока искала покупателей, а когда поняла, что ничего не выйдет, оставила в каком-то подъезде. Всё хорошее, что oна тебе дала — это жизнь и имя, очень красивое подходящее тебе — Ева. Я узнал всю её подноготную. Потом ее посадили за распространение наркоты, а когда она вышла, то слезла с наркоты и подсела на алкоголь. Хорошо, что ты меня не слышишь, потому что я больше никогда не расскажу тебе о ней. Эта женщина недостойна твоего внимания. Таких людей исправит только могила. Да и, судя по её состоянию, недолго ей осталось, она уже отравила себя алкоголем настолько, что от ее тела исходит едкий запах ацетона. Пусть она останется для тебя чем-то эфемерным…

Замолкаю, заглядываю в безжизненное лицо моей девочки и чувствую, как в груди начинает не просто гореть, а жечь, словно внутри меня ад.

— …Несмотря на кажущуюся слабость, нежность и уточенность, ты у меня очень cильная девочка. Когда сбежала в первый раз, я пришел в ярость и одновременно испугался, что ты, наивная, можешь попасть в беду. Именно тогда я понял, что не хочу тебя терять, потому что, несмотря ни на что, с тобой я живу по-настоящему, а не по фальшивым правилам общества, к которым привык. Вот и сейчас ты хочешь снова от меня сбежать. Но я не отпускаю тебя, слышишь?! — повышаю голос и немного сжимаю её ладонь. — И никогда уже не отпущу! — голос хрипит от нехватки воздуха.

очется прижать Еву к себе, стиснуть в объятиях, чтобы почувствовать, что она живая, но я бережно вожу пальцами по ее руке, чтобы не причинить боли. Мне ажется, что сейчас я дышу иначе, и моё сердце бьётся не размеренно и монотонно, а с перебоями: то стучит как сумасшедшее, то замирает и отдает глухой болью.

— Прoстите, — позади меня раздается голос молодой девушки. — Нельзя так долго находиться здесь. Идите к ребенку, там пускают родителей и разрешат подержать на руках. С вашей женой будет все хорошо, и не такие выживали. А oна молодая и сильная.