Добровольцы

Еще рано. На Нахимовской площади много теней, а свет утренний. Золотистый, спокойный и колонны пристани, точно высечены из темного топаза. У входа в гостиницу «Киста» неподвижное георгиевское полотнище. Флаг главнокомандующего. На море штиль. В бухте даже ряби нет. Голубая слепящая скатерть. Где-то часто и неровно стучат паровые краны. Иногда воют сирены миноносцев и от них на площади гулкое эхо.

Вдоль решетки Приморского бульвара строятся юнкера-донцы. Поправляют голубые бескозырки, подтягивают белые лакированные пояса. И портупеи у них белые. За плечами винтовки. Конная сотня выравнивает лошадей. Лязгают копыта. Трубачи пробуют инструменты.

Дальше ехать нельзя. Поперек площади оцепление. Велено несколько минут подождать.

Мужики-подводчики и лодочники стоят, снявши шапки. Офицеры и солдаты держат под козырек. Перед строем юнкеров главнокомандующий. Сирены молчат. Каждое слово слышно.

– Вы исполнили свой долг до конца и можете с высоко поднятой головой смотреть в глаза всему миру. Человеческим силам есть предел. Нас не поддержали, и мы истекли кровью. Когда мы уйдем на чужбину, здесь не раз вспомнят об улетевших орлах, но будет поздно… Доблестные атаманцы, дорогие мои орлы! В последний раз на родной земле… за нашу гибнущую родину, за великую… за бессмертную Россию… ура!

Стараюсь запомнить все. Гнедую лошадь, которая испугалась и пробует вырваться из строя, вздрагивающий подбородок Сергея Гаврилова, густые тени на памятнике Адмиралу Нахимову, мостовую, гостиницу «Киста». Все.

Юнкера вложили шашки в ножны. Привязывают коней к решетке Приморского бульвара. Сейчас оцепление расступится, и мы пойдем дальше, к каменной лестнице влево от колонн. Только главнокомандующий и адмиралы имеют право отваливать от главной пристани.

Начальник базы на всякий случай опросил солдат, не желает ли кто остаться в Севастополе. Желающих нет. Колонна тронулась и опять замерла. Мимо нас быстрыми шагами идет генерал Врангель. Он без оружия, серое пальто застегнуто на две нижних пуговицы. Лицо еще бледнее, чем прежде. Измученное. Очень спокойное.

В городе выстрелы. Близко. Главнокомандующий с адъютантом повернули как раз туда. Никто не смеет остановить и всем страшно. На Нахимовской площади так тихо, что ясно слышно мерное звяканье шпор. Старший офицер говорит мне шепотом:

– Вот идет генерал, проигравший войну, а мне хочется встать перед ним на колени.

* * *

Уключины поскрипывают. Гребем вдвоем с поручиком. Лодочник на руле. Из солдат ни один не умеет. Шлюпка тяжелая. Уместились в одну, да еще чемоданы и груда мешков. Кто еще знает, будут ли кормить на пароходе, а у нас на несколько дней хватит своего. Мука, сало, мясо. Только хлеба совсем мало.

Жарко. Сняли шинели, расстегнули френчи, и все-таки пот ест глаза. Точно по пруду плывем. Подполковник закуривает, не прикрывая спички. Говорят, если погода не изменится, катера и те пойдут в открытое море.

– Господа, куда же мы, наконец, едем?

– Туда, куда повезут.

– Хорошо бы, в Африку…

– Чего это вам вдруг захотелось?

– Ну все-таки, интересно… Ехать, так ехать. Представляете себе – лагерь где-нибудь под пальмами, солнце вовсю и никаких тебе товарищей…

«Херсон» еще почти пуст. На спардеке хоть в теннис играй. Пары разведены. Угля до Константинополя хватит. Опреснители работают. Груза никакого. Уже все успели разузнать. Караул с пулеметом у трапа. В машинном отделении часовые-офицеры. Пока все в исправности, но довольно горсти песку, и мы не дойдем и до Константиновской батареи. Механики, правда, надежные. Все больше студенты-политехники, и им так же нужно уйти, как и военным.

Дамы разложили свои вещи на нижних нарах в офицерском трюме. Я тоже обозначил место. Положил томик Фламмариона. Долго возил его в кармане шинели и все не было времени прочесть. Теперь, кроме этого томика и свертка с грязным бельем, никаких вещей. Те, которые в обозе, наверное, пропадут. Хорошо еще, что френч и брюки почти новые, а в ботинках нет дыр.

1931

Дневник галлиполийца

Предисловие

Основой этой книги является часть моего дневника, который я вел более или мене регулярно со дня оставления Крыма войсками Русской армии. Записи, сделанные во время осенних боев в Северной Таврии, пропали во время отступления к Севастополю, за исключением лишь небольшого отрывка, которым начинается текст дневника. Начав подготовлять свои записи к печати, я почувствовал, что без соответствующих дополнений и примечаний многие их места будут непонятны или плохо понятны для читателя, не бывшего в Галлиполи. Кроме того, я хотел использовать еще относительно свежие воспоминания о многих интересных моментах пребывания 1-го корпуса в Галлиполи, частью записанные мною в 1922–1923 годах. Наконец, во многих случаях мне казалось необходимым дать оценку достоверности приведенных в дневнике сведений.