Добровольцы

В 12 часов начнется погрузка «тяжелых предметов в ящиках» (так официально именуются пулеметы). Нельзя ли таким же порядком назвать винтовки «изделиями из стали с деревянными ручками»? Вечером, только я успел на «У.Г.» закончить свой обзор иностранной печати, как с рейда послышались перекаты «ура». «412» тихо отчаливал от дамбы и начинал разворачиваться. Палуба опять сплошь забита кавалеристами. Громкое общее «ура», машут платками и уезжающие и оставшиеся. Погрузка, по словам присутствовавших, прошла на этот раз идеально. Эскадрон за эскадроном под музыку шел на пароход. Французы все-таки из-за чего-то поломались минут десять. Да, отъезд радостный – совсем не то, что было три с лишним месяца тому назад, когда «Рион» уходил в Бразилию. Не знаю только, как-то сложится жизнь у кавалеристов в Сербии. Перспективы, по-моему, не слишком радостны, особенно для офицеров. Правда, все будут сыты и части смогут сохраниться, но потребуется громадный такт и гибкость мышления от начальников, большая преданность делу и умение ладить с солдатами от всех вообще офицеров. Положение создалось более чем оригинальное – большая часть офицеров была принуждена (никого, впрочем, не неволили) надеть солдатские погоны. Бравый конный артиллерист, капитан У., стал, например, подпрапорщиком, а его приятель поручик – старшим фейерверкером и т. д. Для сохранения частей иного выхода не было, и надо только отдать должное офицерам, которые на это пошли. Но какими законоположениями будут определяться права и обязанности этих странных не то офицеров, не то солдат? Какие у них будут отношения с «обыкновенными» солдатами и с начальниками на офицерских должностях? Тут можно предвидеть бесконечное количество недоразумений и от того, насколько удачно их будут избегать, по-моему, всецело зависит дальнейшее существование частей. Лишний раз убеждаюсь в том, что все офицеры, особенно младшие, во время гражданской войны должны стоять как можно ближе к добровольцам. При этом условии в армии создается большое единство духа и легче переносить даже такое уродливое положение, которое создалось теперь для кавалерии.

13 августа. Турки чрезвычайно жалеют, что мы постепенно уезжаем. Уедет корпус, и Галлиполи снова превратится в мертвый город. Сегодня один из руководителей школы разговорился с пожилым турком, отставным капитаном. Турок по наивности своей возмущался тем, что русским офицерам придется работать (наверное, это, кстати сказать, еще неизвестно), и говорил, что нам «должны» платить. Кто должен – капитан сам хорошенько не знает, но ему султан выплачивает 15 лир в месяц и, значит, и нам кто-то должен платить.

Я очень доволен, что перевел только несколько глав Людендорфа, а не всю книгу, как первоначально собирался. Сейчас в Константинополе вышел полный русский перевод, и моя работа пропала бы даром.

14 августа. Ночевал в лагере. Вышел из города поздно вечером. По дороге встретил «лихих кавалергардов» В. и Б. Мальчики по воскресеньям аккуратно ходят в лагерь и, по их собственным словам, накуриваются на целую неделю. В расположении гимназии курить по-старому не разрешается. Пропутешествовали вместе до поворота в Корниловский лагерь. Я рассказал гимназистам несколько эпизодов из истории войн между спартанцами и афинянами. Очень их заинтересовала гора Ида. Никак не думали, что трехрогий массив на Азиатском берегу, который мы видим с утра до вечера, и есть та самая Ида. Латинского языка у них, кажется, совсем не проходят. Между тем всевозможные мифы, которые нам, былым русским гимназистам, казались такими скучными, здесь были бы живыми и близкими. Ребята говорят, что изучали бы их с большим интересом. Когда я распрощался с мальчиками, было уже совсем темно. Луна тускло светила сквозь прозрачную дымку, окутавшую Азиатский берег. Только Дарданеллы отливали серебром, да над вершинами Иды виднелось багровое зарево от горевших где-то кустарников. В эту душную ночь при прозрачном свете луны мне вспомнилось описание пожара Трои у Вергилия[136]. Я забыл текст стихов, но врезалась в память картина ночного пожара, когда языки пламени вздымались к молчаливому небу… Это кусочек древней поэзии, а вот галлиполийская проза.

Бедные юнкера так слабеют, что число часов ежедневных занятий пришлось сократить до четырех. Кроме того (по крайней мере в Инженерном училище), им разрешили работать у кардашей[137].

Для этого каждый взвод освобождается от занятий на 2 недели.

Условия работы неважные – 6 драхм в день. Кроме того, турки предпочитают нанимать солдат, которым разрешается жить в деревнях 2–4 недели. Юнкера должны возвращаться к вечерней перекличке. Жаль, что штакор не придал этим работам систематического характера. Когда я был в Михайловском артиллерийском училище (1915 г.), да, конечно, и позже, мысль о возможности подобного времяпрепровождения для юнкеров показалась бы дичью[138]. Сейчас рассчитывают, что можно совместить и учение и полевые работы. Занятия пострадают от этого меньше, чем при отсутствии дополнительных доходов и, значит, систематического голодания.