Добровольцы

Люблю дорогу — самолет, и поезд,
И дальнего автобуса пробег.
Готов я мчать в пустыню и на полюс —
В движенье глубже дышит человек.

Для путешествия мне дай лишь повод,
Меня в дорогу только позови,
И я готов, как телеграфный провод,
Быть вестником событий и любви.

Мне поручили сочиненье песен
Для фильма о военных моряках,
И за ночь очутился я в Одессе
С одним портфелем да плащом в руках.

Фантазия ли в этом виновата,
Но иногда, въезжая в города,
Вдруг кажется, что здесь бывал когда-то,
Хотя и близко не был никогда.

Таким явился мне приморский город,
Невероятных полный новостей:
На улицах кипел горячий говор,
След южного смешения страстей;

Спускались к морю крыши, как террасы,
Открытые для солнца и ветров,
Зеленоусым Бульбою Тарасом
Шумел платан, и нежен и суров.

И я по плитам затвердевшей лавы,
Что с древности, наверно, горяча,
Спустился к синей колыбели славы,
К морским волнам, где тральщиков причал

Для фильма нужно видеть жизнь матросов,
На корабле я принят был как гость.
Немало глупых задавал вопросов,
Поскольку раньше плавать не пришлось.

Но мне прощали эти разговоры
Великие герои без прикрас,
Воюющие до сих пор минеры,
Что в жизни ошибаются лишь раз.

…Еще в начале нашего маршрута
В тумане растворились берега,
Со всех сторон вздымались волны круто
Подобьем бирюзовых баррикад.

Чувствительный прибор сработал четко,
Его сигналы объяснили мне:
В квадрате этом мертвая подлодка,
Чья — неизвестно, залегла на дне.

Напялив водолазную одежду,
Доспехи марсианские свои,
На дно морское с фонарем надежным
Спустился старшина второй статьи.

Над ним качались водяные горы,
И тишина вокруг была как гром.
Средь зарослей багровой филлофоры,
Ракушками обросшую кругом,
Он обнаружил мертвую «малютку»,
Здесь пролежавшую десяток лет,
Когда-то искореженную жутко
Ударом бомб глубинных и торпед.

Таких вестей не удержать в секрете:
Когда в Одессу лодку привели,
На берегу уже стояли дети
И моряки, покинув корабли.

Что там, за переборкою двойною,
В отсеках, не заполненных водой?
Броня уже не кажется стальною,
Так обросла багровой бородой.

Волшебной палочки прикосновенье,
Сиянье автогенного огня —
И наступило страшное мгновенье:
В отсеки хлынул свет и воздух дня,

Там, как живой, матрос, нагнувшись, пишет
В тельняшке рваной, как тогда сидел.
Меня пронзило памятью: Акишин!
Но броситься к нему я не успел.

При соприкосновеньи с кислородом
Он, как сидел с карандашом в руках,
Обмяк и на глазах всего народа
Стал рассыпаться, превращаясь в прах.

Я задыхался. Так мне стало душно,
Как будто весь наличный кислород
За десять лет в пространстве безвоздушном
Себе теперь мой бедный друг берет.

Мне в тот же вечер в штабе рассказали,
Что случай удивительный весьма,
Но на «малютке» в вахтенном журнале
Нашли обрывок личного письма:
«Ты не жалей меня. Я счастлив был
Хотя бы тем, что так тебя любил».

Я объяснил начальнику морскому,
Что с этим человеком вместе рос
И та, кому писал он, мне знакома,
Она не знает, как погиб матрос.

Пусть это трудно другу и солдату,
Но повелело горе мне само
Немедленно доставить адресату
Десятилетней давности письмо.

Мне выдали страницу из журнала,
Истлевшую — едва видны слова, —
И на исходе дня меня встречала
Обычной суматохою Москва.

Но я не представлял себе, как трудно
Мне будет Леле рассказать о том,
Что тот, кто спал так долго непробудно,
К ней нынче обращается с письмом.

И все же я отправился на стройку,
На шахту, где начальницей она,
И в проходной услышал голос бойкий,
Как в дальние, былые времена.

Шла Леля в шлеме и комбинезоне
Навстречу мне по шахтному двору,
С прорабом рассуждая о бетоне,
Кляня вовсю снабженцев и жару.

«А, это ты, писатель! Очень рада!
Я о тебе подумала как раз.
Почаще заходить на шахту надо,
Не отрываться от рабочих масс».

Я молча протянул ей лист бумаги,
Помятый и истлевший по краям,
Где наш Алеша, как слова присяги,
Ей написал: «Любимая моя!»

Она признанье это прочитала —
Как много сказано в одной строке!.. —
И, улыбнувшись горько и устало,
Спустилась в шахту, сжав письмо в руке.

В тот день в подземном станционном зале
Каком? Не важно — где-то по кольцу, —
Бетон в квадратные опоры клали,
И срок работы подходил к концу.

Тут появилась инженер Теплова,
Прошла не как обычно, а быстрей.
И, никому не говоря ни слова,
Трубы обрезок взяв у слесарей,

Туда письмо Акишина вложила
И, зачеканив с двух сторон свинцом,
Письмо меж арматуры поместила
И отошла с задумчивым лицом.

Никто не видел этого. Бетоном
Письмо со всех сторон окружено.
Пусть будет о моем дружке влюбленном
Одним векам рассказывать оно.