Он лежал на постели в спальне, причем чужой. Он это понял, едва лишь увидев потолок. С потолка его спальни все еще свисала модель самолета на шнурке. У него так и не дошли руки до того, чтобы снять ее.
А здесь на потолке были только трещины в штукатурке. Ньюту еще ни разу не приходилось бывать в спальне женщины, но он чувствовал, что он именно у женщины, по большей части благодаря сложному набору нежных запахов. Чуть-чуть пахло тальком и ландышем и не было и следа зловония старых маек, которые уже забыли, как выглядит бак стиральной машины изнутри.
Он попытался поднять голову, застонал и снова опустил ее на подушку. Розовую, кстати, отметил он про себя.
– Вы стукнулись головой об руль, – сказал голос, призвавший его из глубин беспамятства. – Но переломов нет. Что случилось?
Ньют снова открыл глаза.
– Машина в порядке? – спросил он.
– Похоже, да. Только кто-то в ней все время говорит тоненьким голосом: «Пожарюста, пристегайте ремени».
– Вот видите? – обратился Ньют к невидимым слушателям. – Умели раньше делать машины. Даже царапины на пластике не осталось.
Он моргнул и попытался посмотреть на Анафему.
– Я хотел свернуть, чтобы объехать тибетца, который вдруг вылез на дорогу, – объяснил он. – По крайней мере, мне так показалось. Наверно, я просто сошел с ума.
В поле его зрения появилась некая фигура. У фигуры были темные волосы, красные губы, зеленые глаза, и она была, без сомнения, женского пола. Ньют изо всех сил пытался не пялиться на нее. Фигура сказала:
– Даже если и так, никто не заметит. – А потом она улыбнулась. – Знаете, еще ни разу не встречала ведьмознатца.
– Э-э… – начал Ньют.
Анафема показала ему его бумажник.
– Мне пришлось заглянуть внутрь, – объяснила она.
Ньют почувствовал себя до крайности неловко, что случалось с ним довольно часто. Шедуэлл выдал ему официальное удостоверение ведьмознатца, в котором, помимо всего прочего, требовалось, чтобы все церковные сторожа, магистраты, епископы и бейлифы предоставляли ему право свободного прохода и столько сухого хворосту на растопку, сколько ему может понадобиться. Это удостоверение производило невероятно сильное впечатление и было настоящим шедевром каллиграфии, к тому же, по всей вероятности, весьма древним. Ньют совсем о нем забыл.
– Это у меня просто хобби, – сокрушенно признался он. – На самом деле я… я… – он просто не мог сказать «бухгалтер по начислению заработной платы», не здесь, не сейчас, не на глазах у такой девушки, – …инженер-компьютерщик, – в конце концов соврал он.
– Анафема Деталь, – сказала Анафема. – Я оккультист, но это просто хобби. На самом деле я ведьма. Ну хорошо. Вы опоздали на полчаса, – продолжала она, протянув ему кусочек картона, – так что лучше прочтите это. Сэкономим массу времени.
Дома у Ньюта действительно был компьютер (не очень мощный), несмотря на весь печальный опыт его детских опытов. И даже не один.
У Адама тоже был недорогой компьютер. Он пробовал играть на нем, но каждый раз быстро бросал это занятие. Он загружал игру, внимательно изучал ее несколько минут, а потом продолжал играть до тех пор, пока в верхней строке счетчика лучших результатов не оставалось места для новых цифр.
Однажды, заметив, что этот замечательный талант вызвал законное удивление у остальных ЭТИХ, Адам выразил недоумение по поводу того, что кто-то играет не так.
– Все, что здесь нужно – научиться играть, потом становится совсем просто, – сказал он.
Большую часть гостиной в Жасминовом Домике, как вдруг с замиранием сердца заметил Ньют, занимали кипы газет. По всем стенам были развешаны газетные вырезки. Кое-где заголовки были обведены красной ручкой. Несколько вырезок, со слабым удовлетворением отметил для себя Ньют, были теми же, которые он показывал Шедуэллу.
Мебели у Анафемы было, прямо скажем, очень немного. Единственное, что она решила привезти с собой – часы, перешедшие ей по наследству: не огромные напольные часы в высоченном корпусе, а настенные, с маятником, под который Э.А. По привязал бы кого-нибудь с немалым удовольствием.
Ньют обнаружил, что не может оторвать от них глаз.