Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Нельзя сказать, что Шафаревич сам не провоцировал агрессию малого народа — наряду с суховатыми теоретическими выкладками и выписками в «Русофобии» немало убийственных публицистических пассажей, задевающих за живое. Он умел пройтись и по личностям. Например, в примечаниях он дает ядовитые характеристики двум кумирам интеллигентствующей диссиденции — Василию Гроссману и Александру Галичу — с их регулярными русофобскими эскападами, вроде насмешек Галича в адрес высмеиваемого передовика производства (русского): «Галичу (Гинзбургу) куда лучше должен был бы быть знаком тип пробивного, умеющего втереться в моду драматурга и сценариста (совсем не обязательно такого уж коренного русака), получившего премию за сценарий фильма о чекистах и приобретающего славу песенками с диссидентским душком. Но почему-то этот образ его не привлекает». Понятно, что такого литераторы и «тусовка» не прощают.

Но не на того напали. Шафаревич не боялся никого не только ментально, но даже в самом обычном человеческом смысле, когда стреляют. О чём оставил удивительную зарисовку, относящуюся к поездке русских патриотов в Приднестровье, Александр Проханов: «Поразил Игорь Шафаревич. Интеллигент, ученый с мировым именем, уже не молодой человек, он шел по простреливаемому мосту, не сгибаясь и не кланяясь пулям. Он чувствовал, что обязан и таким образом защищать Россию, русский народ. Он был в этот момент воедино с казаками, сражающимися в Бендерах, с приднестровским ополчением… И мы любовались им».

И этого человека хотели напугать гэбухой и «хýцпой». Полемика между анти-антисемитами и анти-анти-антисемитами, возможно, однажды закончится, сменившись какой-то другой. А вот сама политическая философия Шафаревича — «третий путь», уводящий от «двух дорог к одному обрыву» (коммунистической и либеральной), т. е. почвенничество, традиционализм, критика западного пути к демократии, подчеркивание необходимости органичных политических, экономических, нравственных форм, характерных именно для русской цивилизации — останется.

Для Шафаревича всегда и во всём на первом месте стоял русский народ. Для него это была та естественная органическая общность, та система солидарности, сохранение которых гарантировали продолжение человеческой жизни и в индивидуальном, и в родовом качестве.

Все свои работы Шафаревич писал, прежде всего, в интересах русской нации, заботясь о том, чтобы в сложном многонациональном концерте, раздирающем СССР и Россию, интересы русских не пострадали. Если он в полной мере и не преуспел, то, по крайней мере, создал точку сборки, создал тот антирусофобский дискурс, ту систему идейной поддержки русских национальных интересов, без которых нам в эти страшные годы было бы гораздо тяжелей.

Немаловажно и ещё одно существенное отличие Шафаревича, уже от значительной части окружавшего его патриотического сообщества — неоопричников, неосталинистов, неоимперцев. Побудительным мотивом написания «Русофобии» было решительное отрицание мнения, что сталинский тоталитаризм является естественным продуктом русской истории, а не революционным насилием над нею, что Сталин — это продолжение Ивана Грозного, Петра и вечной русской тяги к хозяйскому кнуту, что для русской души свобода невозможна.

Шафаревич категорически отрицал этот русофобский дискурс. Он, не без недоумения, относился к ситуации, когда его во многом единомышленники, фактически, приняли основные тезисы русофобской историософии, только с обратным знаком, заявив, что да — русскому человеку свобода не нужна, великий Хозяин — наш вечный исторический архетип, от Грозного до Сталина, а неоопричнина — наш политический идеал.

Перу И. Р. Шафаревича принадлежит работа «Русские в эпоху коммунизма» — своего рода оппонирование построениям Вадима Кожинова, создателя мифа о постепенной русификации сталинизма и «благодетельном» 1937 годе. С фактами в руках, Шафаревич показывает, что и при Ленине, и при Сталине, и в дальнейшем коммунизм был заточен против русской национальной жизни, в частности — против крестьянства, как наиболее конкретной формы этой жизни.

Шафаревич последовательно развенчивает все ключевые фигуры национал-коммунистического дискурса.

«Финансирование германским генеральным штабом большевистской партии в период между Февральской и Октябрьской революциями подтверждено столькими свидетельствами, как редко какой исторический факт. Тут и опубликованные в 1950‐е гг. документы германского генерального штаба, и свидетельства современников. Однако всё это было лишь продолжением старой традиции. Так, в 1904 году на Международном социалистическом конгрессе в Амстердаме Плеханов заявил, что он считал бы победу царизма в войне с Японией поражением русского народа…»

«Приписывать большевикам эпохи Октябрьской революции стремление к „собиранию России“ значит ошибочно переносить на них чувства, испытываемые многими сейчас.