Добрый ангел смерти

Делать-то тут нечего. Плывешь, работаешь, пьешь. А как домой приедем или где стоим — тут уже можно и культурно пожить. Книжку купить, в кино… Ты вот сам книжки читаешь?

— Да.

— Хорошее это дело — книжки читать… — Даща кивнула и замолчала, задумавшись.

— Только одного этого мало, — минуты через две добавила она, вынырнув из своих размышлений и уставившись мне в глаза.

Глаза у нее были карие.

В окошко каюты кто-то постучал.

— Чего? — крикнула Даша.

— К тебе можно? — спросил хрипловатый женский голос. — Поговорить…

— Нет, нельзя, Катька. Завтра в цеху наговоримся! За окном прозвучали удаляющиеся не по-женски тяжелые шаги.

— Поговорить ей захотелось! — недовольно мотнула подбородком в сторону окна Даша. — Как Ваську у меня увела — так говорить не хотелось, а как он ее на хрен послал, так сразу «к тебе можно?» Ты если спать хочешь, не стесняйся меня, можешь раздеваться и ложиться. Я сейчас тоже, минут через пять…. Выйду, папироску сперва курну…

Она поднялась с койки.

Оставшись один, я быстро снял джинсы и футболку и забрался под легкое одеяло. «Интересно, — подумал я, — а что бы делал Шевченко, окажись он в моей ситуации? Как бы он отнесся к этой Даше? Распространилась бы его жалобная любовь к женщинам и на нее, сильную и по-матерински грубовато-добрую? Ведь и в ней есть что-то от „родины“, неважно — от какой. Действительно, словно само собой сравнение напрашивается — женщина-страна. Самодостаточная, решительная, независимая…»

За окошком прошел, негромко матерясь, какой-то мужик. Когда его гулкие шаги затихли, мысли мои побежали уже в другом направлении. Я думал о будущем, о ближнем будущем, навстречу которому я направлялся. «Было бы славно, — подумал я, — если б мне, русскому человеку, удалось найти эти записи Кобзаря. Чем не вклад в развитие дружбы между двумя братскими народами?!..» С этими мыслями я и заснул.

Глава 18

Весь следующий день мы плыли по Волго-Каспийскому каналу, который я сперва принимал за Волгу. Но Даша меня просветила.

— Погоди, котик, выйдем в Каспий — так спокойно не будет, — сказала она утром, выглянув в окошко, за которым если что и казалось спокойным, то только синее небо, ведь больше ничего видно не было.

Потом она ушла в свой цех и вернулась только к шести вечера. А я то сидел в раздумье, то дремал. В общем, набирался сил. Вечером бродил по периметру своего этажа, рассматривал обитателей рыбзавода, проходивших мимо в компаниях и поодиночке. Люди как люди, только глаза красные и у некоторых — горят. Я понимал, что жизнь и работа в одном и том же месте чревата психологическими отклонениями. Помню даже, как что-то нам в школе объясняли о трудностях одиночных и парных космических полетов — в том смысле, что хотеть стать космонавтом и быть им в реальности — это две печальные противоположности. Но, видимо, сравнивать трудности жизни на плавучем рыбзаводе с трудностями космонавтов просто грех. Тут было множество людей, разнополых, разного возраста. И в меру своего развития и воображения они находили себе соответствующий досуг. Да и тот факт, что на мне они даже взгляда не задерживали, показывал, что ни от одиночества, ни от недостатка новых лиц они не страдали.

Я прилег грудью на бортик и смотрел на плывущий вдалеке сероватый берег.

Припухшее красноватое солнце висело на краю неба по другую сторону корабля, и поэтому тут особенно ощущалось приближение вечера. Внизу серебрилась вода. Было спокойно и в воздухе, и на душе. И люди, отстучав обувью по гулкому железу палубы, разошлись по местам, где намеревались то ли выпить, то ли просто поговорить.

Набравшись от влажного вечернего воздуха свежести, я вернулся в каюту. Мы снова ели консервы, пили потихоньку водку, запивая водой. И Даша снова ненавязчиво рассказывала о трудовых буднях.

— Завтра запускаем холодильный конвейер и консервную линию, — говорила она твердым голосом. — В холодильнике рыбы дня на четыре работы, как раз, пока начнем прием свежей — холодильник опустошим., Тонн десять консерв закатаем…

Жаль, что в холодильнике одни сельдевые… Если и попадется какая белужка — кто ее заметит, тот и стащит. А я не на конвейере, я на ОТК буду в этот раз…

Слушай, а чего ты на Мангышлак? Ты, часом, не маковый гонец?

— Нет, — я мотнул головой. — Я хочу посмотреть форт Шевченко… по его местам побродить…

— А он у вас что? — спросила Даша.

— Да так, поэт, борец за национальную идею…

— Вроде Жириновского?

— Нет, он был тихий, спокойный. Стихи писал про женщин… такие, с жалостью…

— Че, ему женщин, что ли, жалко было?

— Было, — подтвердил я.

— Интересно, — искренне проговорила Даша. Задумалась. — Я вообще-то стихи не читаю. Про Анжелику читала несколько книг и «Мать» Горького. Горький мне больше понравился, но «Анжелика» — увлекательней. Не помню, кто ее написал… А стихи я так, и в детстве не любила. Только когда Роберт Рождественский по телевизору читал — слушала. Но это ж только по восьмым мартам он читал…

Она зевнула, прикрыв рот ладонью.