Добрый дедушка Мороз (СИ)

Ужасно злясь на себя за то, что не поехал домой сразу, а решил завернуть в эту богом забытую деревушку: ведь ясно было с самого начала, что неоткуда тут взяться никакому онгхусу, он упаковывал прибор, изредка бросая взгляд на малоаппетитные кишки на деревьях. Это неожиданно натолкнуло его на одну мысль, и Гейрт решил проверить окрестности. Он слышал, что некоторые люди совершают жестокий ритуал, который, как и развешивание на елках внутренностей, вроде был способен задобрить «злых духов». Сам он еще не видел этого, но слышал о таком, и ему стало интересно, тем более неприятно уходить с пустыми руками. Неплохо было бы обзавестись байкой, которую можно перетереть с друзьями за чашкой крепкого бука. А здесь люди явно понимали, что равнодушие и глухота к чужому горю не делают их лучше, а потому могли провести что-то подобное.

В низине, в самом конце деревни, он увидел столб. Сначала он никак глазам не мог поверить: неужели правда они дошли до жизни такой? Но чем ближе подходил, тем яснее понимал — точно. Повесили девицу, и она, кстати… если верить приборам, все еще была жива. «Да твою мать, придурки недалекие!»

Подойдя поближе и присмотревшись, Гейрт опять чертыхнулся. Судя по виднеющимся тонким ручкам, худым плечам и острым коленкам — это был совсем еще ребенок. Досадливо сплюнув, он полез отвязывать девушку, ругаясь и недоумевая, хотя на самом деле, сработало ведь! Во всяком случае в качестве отвлекающего маневра подействовало безотказно. Теперь нужно было думать, что делать с этой девчонкой: отпустить он ее не мог и оставить так тоже, потому понимал — помрёт она ни за понюшку табака… Да и продукта не выделит столько, чтобы это было оправдано.

Так ничего дельного и не придумав, Гейрт попытался отвязать девицу, но абсолютно промерзшая насквозь веревка не хотела поддаваться. Промучившись и осознав, что он только время теряет, Гейрт спрыгнул и просто-напросто выстрелил из своего о старого расцарапанного слеттера по веревкам, поймав упавшее ему прямо в руки холодное тело. Он ошибся: вообще-то, девушка была не таким уж ребенком, как ему показалось сначала. На вид ей было лет семнадцать-восемнадцать, и была она уже почти отъехавшая на тот свет, вся синяя.

«Черт! Теперь придется еще и с ней возиться, угораздило же сюда зайти! Но посмотреть своими глазами, до чего может дойти людская глупость, нужно было, потому что одно дело слышать это от кого-то и другое дело самому удостовериться…» Неожиданно девица открыла глаза и уставилась на него ярко-голубыми радужками.

— Ты кто? — тихонько спросила она.

— Добрый дедушка Мороз! — процедил Гейрт, понимая, что теперь точно не сможет просто так уйти. Или придется взять ее с собой, или… надо будет мутить всю процедуру изъятия онгхуса прямо тут… Да твою мать!

Со стороны деревни ожидаемо стали раздаваться встревоженные крики, лязги, мельтешение. Надо было срочно сваливать — их заметили. Точнее, заметили, что девушка больше не привязана к столбу и висит в воздухе, так как он-то для остальных оставался невидим. Расправив полы плаща и накрывая им найденыша, Гейрт предпочел благополучно переместиться подальше от деревни и её неприятных жителей.

***

За несколько часов до описанных выше событий

— Давай, выходь, хватит слезы лить спорожне, иначе за космы поволоку, так и знай. Хоть какой-то прок от тебя будет! — сварливо бормотала тетка Агрона, кутаясь в теплый тулуп, и, повязав под подбородок пуховый платок, отвернулась, пряча блеклые, злые глаза, на которые против воли наворачивались слезы. И казалось, сейчас ее прорвет наконец, и она расплачется, горько и по-бабьи. Но ничего такого не случилось.

Ей, может быть, и жалко племянницу, все же кровиночка, доставшаяся после умершего брата как-никак, да только толку от нее никакого не водилось, кроме того же доброго дома, перешедшего Агроне по наследству вместе с непутевой докукой. И растила она ее как свою, выделив небольшой темный чулан возле печки, а много ли девке надо — тепло и ладно. Не на сеновал же погнала! Своя-то хата давно погнила без почина, а тут прямо хоромы. А что ж еще нужно, чтобы прожить счастливую старость?

А докукой Кинни была всегда, сколько Агрона помнила.

— Ни воды из колодца не принесет, не разлив, ни дров не нарубит, не уронив топора. Тяжелый он ей, видите ли, тьфу… — жаловалась она соседкам. — А кто, я рубить должна, что ли? Мужика-то в доме нет, мой сгинул давно, угорев в бане по пьяни, а от девчонки не дождешься нормального мужика в дом привести! Ничего-то сделать ладно не может, пока не прикрикнешь. А как подросла — так глаз за ней да глаз нужон, а это обуза. Не приглядишь, так набедокурит сполна. Вон, по осени хорошую овцу выпустила ночью из хлева, отворив двери, та и сбегла куда-то в леса.