Читаем Добрый медбрат полностью

Обычно суицид приносил ему своеобразное очищение: он был криком о помощи, которым всегда можно воспользоваться. Врачи скорой беспокоились о нем, когда всем остальным было плевать. Сотрудники реанимации всегда относились к нему серьезно. Казалось, что фонарик освещает не только его зрачки, но и душу. Манжета тонометра брала его за руку, словно друг. Фиксирование признаков жизнедеятельности милосердно напоминало ему о том, что он существует. Чарли сказал парамедикам, что он квалифицированный медработник, как всегда и делал, в подтверждение называя вещи вокруг себя на профессиональном жаргоне (пижамы, коды, стимпанк), чтобы все поняли, что он знает кухню изнутри. Путь до больницы был для него особенным моментом. Однако по прибытии все бывало по-разному. Чарли Каллена привезли в отделение реанимации как известного в стенах Уоррена любителя закатывать глаза, бывшего сотрудника, превратившегося в ненормального суицидального преследователя. Слышали? Чарли вернулся. Его привезли в маленькую палату, закрыв шторку лишь наполовину, чтобы можно было за ним наблюдать. Чарли знал, как они перешептываются на сестринском посту, сплетничают, разглядывая это недоразумение, сошедшее с нормального человеческого пути. Он почти мог их понять. Однако Чарли всегда был настроен добиваться своих целей. Он хотел вернуться в «Грейстоун». Там было так хорошо. Отправить его туда могли только из больницы. В прошлый раз Уоррен так и поступил, когда Чарли появился в их отделении скорой помощи, – почему бы им не послать его туда еще раз? Однако врач-реаниматолог сначала запросил анализ крови. Что он хотел там увидеть, Чарли не был уверен – возможно, он подозревал, что Чарли на самом деле не пытался покончить с собой, а просто хотел обхитрить систему. Доктор проверит кровь Чарли на предмет содержания лекарств и выпишет рекомендации по лечению, основанные на анализе. Он может не отправить его в «Грейстоун».

Чарли отказался от анализа. Он максимально доступно объяснил это всем, кто входил в пространство за шторкой.

Он так много сдал крови, десятки и сотни раз, больше двенадцати галлонов, по его собственным подсчетам. Однако здесь не он сдавал кровь, а у него ее брали. Приняв решение, Чарли от него не отступал. Никаких переговоров быть не могло. Врачи и сестры пытались до него достучаться, но он прогонял их и уже собрался уходить, а когда его попытались остановить, отбивался, пока кто-то не вызвал охрану. Чарли мог только представить, что о нем сейчас говорят – Нам пришлось даже вызвать охрану! – но своего он добился.

А «Грейстоун» в октябре становилась еще более серой, будто обветшалое здание высасывало эту серость из облаков. Чарли прибыл в этот особняк на холме, словно из фильмов про привидения, накануне Хеллоуина. У него впереди были месяцы. Знакомая подъездная аллея – асфальтный шов, проходящий между голыми тополями. Из окна палаты Чарли наблюдал, как вдалеке снег ложится на поля, смотрел на струйки дыма, исходящие из невидимых очагов. Мир вокруг затаил дыхание. Здесь не существовало ничего кроме времени, которого хватало для адаптации к новым лекарствам и для того, чтобы привыкнуть к сеансам терапии; хватало его и для того, чтобы пациент мог очистить свой разум и почувствовать обновление. Однако Чарли не интересовала смена образа мысли, и, когда его отпустили 11 декабря, он сразу же отправился в отделение полиции, чтобы предъявить обвинения врачу отделения реанимации больницы Уоррена, который пытался украсть его кровь. Чарли стоял рядом с пребывающим в замешательстве дежурным сержантом, чтобы удостовериться, что он все записал, а затем сел в машину, чтобы забрать почту, которую для него удерживали. Большую ее часть составляли счета за алименты и письма от юристов мемориальной больницы Морристауна.

После нескольких месяцев подготовки пересмотр его дела был отменен, так как он не заплатил свою часть судебных издержек{70}. В январе 1998 года Чарли им ответил: он находился в психиатрическом учреждении и не имел с собой справочника сотрудника, поэтому в задержке его винить нельзя. Он всего лишь был жертвой. В марте он снова им написал, угрожая засудить мемориальную больницу Морристауна, если они не одобрят продление процесса{71}. Они отправили Чарли еще одну копию справочника сотрудника, на этот раз заказным письмом, а также одобрили продление. Чарли им так и не ответил. Проблема Морристауна, которая казалась ему столь важной до этого, будто совсем перестала для него существовать. Он уже нашел новый выход для своей фрустрации.

Согласно иску Пепе впервые об инциденте ее спросил супервайзер спустя несколько дней после смерти мистера Хенри.

<p>16</p>

Граница штата Пенсильвания для большинства людей – просто линия на карте, но для медбрата вроде Чарли представляет огромную значимость. В Пенсильвании требуется иная лицензия для медсестер и медбратьев – обычное заявление. Для Чарли это было как начать с чистого листа.

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Отто Шмидт
Отто Шмидт

Знаменитый полярник, директор Арктического института, талантливый руководитель легендарной экспедиции на «Челюскине», обеспечивший спасение людей после гибели судна и их выживание в беспрецедентно сложных условиях ледового дрейфа… Отто Юльевич Шмидт – поистине человек-символ, олицетворение несгибаемого мужества целых поколений российских землепроходцев и лучших традиций отечественной науки, образ идеального ученого – безукоризненно честного перед собой и своими коллегами, перед темой своих исследований. В новой книге почетного полярника, доктора географических наук Владислава Сергеевича Корякина, которую «Вече» издает совместно с Русским географическим обществом, жизнеописание выдающегося ученого и путешественника представлено исключительно полно. Академик Гурий Иванович Марчук в предисловии к книге напоминает, что О.Ю. Шмидт был первопроходцем не только на просторах северных морей, но и в такой «кабинетной» науке, как математика, – еще до начала его арктической эпопеи, – а впоследствии и в геофизике. Послесловие, написанное доктором исторических наук Сигурдом Оттовичем Шмидтом, сыном ученого, подчеркивает столь необычную для нашего времени энциклопедичность его познаний и многогранной деятельности, уникальность самой его личности, ярко и индивидуально проявившей себя в трудный и героический период отечественной истории.

Владислав Сергеевич Корякин

Биографии и Мемуары