Добрый мир

Илья кивнул. И вдруг испытал сильное искушение сбежать. Выйти

потихоньку из трамвая и уйти домой; Иринка была бы так рада, а то целыми

днями одна да одна...

«Циммерман» продавали молодые мужчина и женщина. Ему было лет

двадцать пять, ей примерно столько же. «Разводятся, что ли?» — думал Илья,

осматривая настроечные колки и стараясь определить, часто ли к ним

прикасались ключом. Инструмент был ухоженным: хорошо настроенным, с

мягким ходом педалей и без традиционного слоя пыли внутри. Илья бегло

прошелся по клавиатуре. Звук был глубоким и открытым, он, что называется,

«тянулся». И никаких посторонних деревянных пощелкиваний, никаких

случайных резонансов. Искать дефекты в таком инструменте было просто

неприлично.

— Тысяча сто? — негромко спросил Илья у женщины.

— Как? — не поняла та.— Вы спрашиваете, сколько мы хотим?

— Да нет, я спросил, сколько оно стоило раньше, когда покупали.

— А-а... Не знаю, может быть... Мне его подарили. Но мы хотим

тысячу... или девятьсот,— женщина неуверенно посмотрела на мужчину.

— Пианино стоит тысячу рублей, я консультировался,— сухо сказал

мужчина.

— Но ведь оно куплено не вчера, и оно, как говорится, было в

употреблении,— скромно улыбаясь, подала голос Наталья Ивановна.— А ведь

даже в «Букинисте», знаете, за подержанные книги двадцать процентов

удерживают...

Мужчина нахмурился, давая понять, что ему неприятен этот разговор

о цене, и настойчиво повторил:

— Мы просим за пианино тысячу рублей. Если молодой человек

считает, что оно стоит меньше, то пусть выскажет свое мнение.

— Инструмент хороший,— торопливо сказал Илья.— И, наверное,

тысячу стоит...— Он напряженно посмотрел на Наталью Ивановну.

— Хорошо, мы подумаем,— улыбаясь все так же скромно и достойно,

проворковала та.— Завтра я дам вам знать.

Женщина проводила их до двери.

— Это не помощь,— раздраженно сказала Наталья Ивановна во дворе.

— Мы ведь с вами, кажется, договаривались!

— Пианино в отличном состоянии,— хмуро возразил Илья.— И я к

тому же не оценщик.— Он замолчал. Наталья Ивановна тоже молчала.— Вы

можете в любое время отказаться от моих услуг,— не выдержав первым этого

натянутого молчания, негромко сказал Илья. Наталья Ивановна никак не

прореагировала на его выпад; она достала из сумки записную книжку и

коротко сказала:

— Сейчас на Герцена, двадцать четыре.

3

Этот дом они искали минут десять. Он притаился в глубине двора

среди таких же одно-и двухэтажных бревенчатых избушек старой постройки,

и весь этот деревянный островок явно готовился к сносу. Слева над ним

нависала длинная серая пятиэтажка, а позади двора угадывался

свежевырытый котлован. «Окружают,— невольно подумал Илья.— И

продают, скорее всего, по случаю переезда».

Он угадал. В квартире, куда они пришли, жилым уже не пахло.

Повсюду на полу валялись газеты, старые школьные учебники, детские

игрушки. В кухне у печи стояли толстые тюки и фанерные ящики. В комнате

вся мебель была отодвинута от стен, и с потолка свисала голая пыльная

лампочка. До всего этого разгрома, казалось, только телевизору не было

никакого дела: он включенный стоял на подоконнике и под разудалую

«Калинку» пошвыривал белыми шарами спортлото.

— Вы третьи,— сообщил им в комнате небритый мужчина лет

пятидесяти. Он нетрезво улыбнулся.— Вот, глядите, выбирайте. Триста рэ за

все. Не купите — сожгу. Шучу... Зина! Зина, тут еще покупатели пришли,

поди сюда! — Он нагнулся к Наталье Ивановне и, понизив голос,

заговорщицки прогудел: — Начнет заливать про четыреста или триста

пятьдесят — вы ни-ка-ких! Поняла? Триста! Все! И ни-ка-ких!

Из боковой комнаты вышла женщина, чем-то похожая на Наталью

Ивановну: маленькая, на коротеньких толстых ножках и с мелкими

кудельками на голове.

—

Здравствуйте, вы нас извините, у нас та

кой беспорядок... Переезжаем вот! — Она прошлась по полировке

пианино пестрой тряпицей.— Сносят наконец-то, ордер уже на руках...

Вы смотрите, смотрите, может, приглянется.

Константин, выключи телевизор! Да на людей

не дыши, срамота...

Илья подошел к стоящему посреди комнаты пианино. Это был

солидный черной полировки инструмент производства пятидесятых или

начала шестидесятых годов. Он открыл крышку. «Красный Октябрь».

— Дочина игрушка,— объясняла за спи

ной Ильи хозяйка.— Тренькала-бренькала, путем так и не научилась, а

по осени из дому подалась, какое-то училище нашла, где на пароходных

официанток обучают, их там, пигалиц,

после восьмого класса берут. Ну и все! Чего

его теперь за собой тащить?

Илья взял несколько аккордов, послушал звук. Попробовал работу

педалей. И погнал гамму на всю клавиатуру, снизу вверх. «Фа» третьей

октавы западала. Он стукнул несколько раз по этой «фа» и склонился чуть

ниже, прислушиваясь и стараясь определить на слух, отчего западание. И

вдруг замер. На правой стороне крышки, прямо над третьей октавой, он

увидел маленькие буквы. Он увидел их все сразу, прочитал, но в голове будто

не укладывалось, что они означали. Там, на крышке, было коряво нацарапано

два слова: «Илька дурак». Взгляд Ильи осторожно заскользил вправо, в конец

клавиатурного стола, на маленький черный квадратик, куда любители