Добрым словом и пистолетом (СИ)

— И потом: тогда пришлось бы перевозить всех. Вообще весь Дор-Ломин.

— Это тоже уже не так важно. Мы виноваты. Даже если ты сам не ощущаешь свою утрату. Может, тем сильнее наша вина.

— Ну-у… — протянул Турин, попинал пяткой колесо «Глаурунга», — и что ж теперь, Белег Куталион, Похититель Младенцев?..

— Решай.

— Что решать… Там, на Амон-Руд, я думал, что обязан сделать вылазку в Дор-Ломин, встретиться с матерью. Откладывал только все. Боялся, что ли?.. Но когда все это закончится — здесь, — поеду! Поговорю с ней наконец. Да и потом: может, дома выйдет то, чего не вышло на Амон-Руд… А ты? Ты поедешь со мной?

— Если ты этого захочешь.

— Вот и решили! Дело за малым: найти убийцу короля Тингола и утрясти дела в Дориате. А пока… — Турин посмотрел на жестяную коробку у Белега в руках, кивнул на нее. — Может, расскажешь мне про свои утраты? Свою длинную и глупую историю. В качестве небольшой компенсации за вранье?

— По дороге в Дор-Ломин.

— Пф-ф-ф! Ну конечно! Вывернулся! Надо было сразу ставить условия моего милостивого прощения!.. А просто знаешь что, — он потянулся, пальцем постучал по разрисованной крышке и, перестав ухмыляться, вздохнул, — я только сейчас вдруг понял. Понял, что означал тот вопрос: я ли тот самый Турин Турамбар.

***

Западный въезд в Менегрот

16 часов 12 минут

— Открывай! Открывай, падаль!

— Куда прешь?!

— Задавите, ой, задавите — с дитем!

— Да уймитесь, люди! стойте! Лю-уди-и!..

Невидимый еще, далекий еще Менегрот встречал их запахом гари, злой чумазой людской толпой и перевернутыми полосатыми барьерами — их сдвигали, роняли и кидали друг на друга. Тонкая линия оцепления сдерживала напор только наличием взведенных винтовок.

Сначала было не так: сначала на шоссе появились отдельно стоящие бронемобили и посты, где документы изучали тщательно и задавали вопросы; потом попалось не меньше двух рот регионских стрелков — эти разворачивали порядок в оборону, тянули провода и проверяли оружие.

— Да что случилось-то? — притормаживая, крикнул в окно Турин, и сунул подскочившему лейтенанту пропуск.

— В столице беспорядки. И вроде горит что-то. Я сам не знаю, нас спешно вывели — держать шоссе. Связь есть, но ничего толком не сообщают. Но мы встали! Встали, господин полковник, будьте уверены! Езжайте прямо, не гоните — посты.

Он поспешно козырнул и отступил, давая проехать.

Посты действительно стояли на пути к городу каждые две-три лиги: офицер, стрелки с винтовками, накрест сбитые барьеры в колючке. Стояли, оказалось, с самого утра, но никакой новой информации дать не могли. В воздухе к этому моменту уже отчетливо пахло дымом.

— Въезд в город только по спецпропускам, — нехотя выйдя за барьер, коротко сообщил капитан поста — на корочки допуска взглянул мельком.

— Ты глазки-то разуй, капитан! — предложил ему Турин, но тот повторил:

— По пропускам, господа. Личный приказ командующего Гилрэса. Столица на особом положении, — Белегу счел возможным пояснить: — Вижу, что у вас специальные документы, но у меня свое начальство и на ваш счет никаких предписаний. Подпись, — он замялся и кивнул на зеленый прямоугольник, — за подписью уже нет никого.

— Приехали, — только и проговорил Турин.

«Глаурунг» гудел двигателем посреди дороги, но толпа вокруг напирала так плотно, что и дороги было толком не видать. Несколько сотен — не меньше тысячи — людей собралось на пустыре возле западного въезда в город — там, среди ракитника и канав, где шоссе «Регион — Запад» упиралось в мост через Чомгу и за ним превращалось в Эстоладский проспект. На постах Белега и Турина уже развернули въезжать отсюда: южное направление было наглухо перекрыто, и такой же упертый капитан отказался пускать их часом ранее. Были видны черные клубы дыма над рекой и над городом — нетрудно было сообразить, что горит Заречье.

— Поддать газу? — предложил Турин, когда капитан шагнул обратно к своему барьеру и спрятался за ним и за винтовками стрелков. Толпа напирала.

— Погоди.

Белег думал.

Вокруг кричали и толкались: кричали чумазые, покрытые сажей, ссадинами и копотью мужчины — портовые рабочие, грузчики, погонщики, работники окрестных ферм, фабричные, плотогоны; кричали женщины — прачки, кухарки, домовая прислуга, работницы швейных цехов, пекарен, мукомолен, торговки с рынка и уличные попрошайки; кричали большие и совсем маленькие дети. Кто-то сжимал в руках узелки с добром, старый саквояж или целый пристроенный на голове тюк; кто-то руки просто держал перед собой — пустые руки, перебинтованные. Если Заречье — этот лабиринт деревянных построек со своими жителями, своими законами и своей жизнью — загорелось, оно было обречено.

— …безо всего оставили!

— Сызнова!

Женские голоса причитали на разный лад, мужчины по большей части ругались и требовали пустить — в город, в дома, под крыши.

— Поясните обстановку, капитан. Почему людей не размещаете? — ухватившись за дверцу, Белег выпрямился на подножке. — Нужен временный лагерь, врачи, теплые вещи — где все это?