Мы открываем глаза, и все, что я вижу — и все, что в этом мире имеет хоть какое-то значение, — это ее коричневая с проблесками зеленого радужка. Я проваливаюсь в ее черные расширенные зрачки. Ее рука скользит по моей спине.
И тут я хватаю ее, притягиваю к себе. Наши тела сталкиваются, мы обхватываем друг друга руками, тесно прижимаемся друг другу. Это так правильно и так неправильно, что я не знаю, что можно сделать, кроме как обнять ее еще крепче. На ее виске — легкая, как перышко, — бьется жилка, и пряди ее волос касаются меня, как осторожные пальцы, развязывающие мои стянутые в узел нервы.
Но гул и дрожание земли становятся все более заметными, лабораторная посуда вокруг нас начинает звенеть. Сисси отстраняется, и между нами словно возникает пустыня. Мы размыкаем объятия.
— Что происходит? — спрашивает она.
Мы выходим наружу. Земля под нашими ногами слегка дрожит, но наше внимание куда больше привлекает звук: дребезжание металла и свист.
— Поезд, — говорит Сисси.
В этот момент наше внимание привлекает кое-что еще. В отдалении группа девушек с фермы спешит туда, где должна быть станция. Они, как черные муравьи, послушно молча маршируют через луг, усыпанный тысячами сверкающих капель.
31
Мы с Сисси пробираемся вдоль края леса, где нас не так легко разглядеть. С другой стороны вдающихся в сторону деревни зарослей мы выходим на большое открытое пространство. Посреди него виднеется что-то, по всей видимости, железнодорожная станция. Девушки уже трудятся на платформах. Мы с Сисси прячемся за большой елью на самом краю леса. Лунный свет просачивается сквозь ветки и расплескивается по земле.
Между платформами стоит поезд. От локомотива — все еще горячего после долгого путешествия — поднимается пар; остывая, он шипит, пощелкивает и потрескивает. За локомотивом ряд не менее чем из дюжины вагонов, соединенных, как звенья черненой металлической цепи. Все они состоят из гнутых полос стали и похожи на огромные, жуткого вида птичьи клетки. Эти полосы расположены так близко, что между ними не протиснется даже очень худой ребенок, но вагон все равно открыт всем стихиям: дождю, снегу, ветру. И что особенно важно, солнечному свету. Короче говоря, вагоны построены с защитой от закатников. Даже пол представляет собой решетку. Любой закатник, решивший прокатиться на этом поезде, не сумеет спрятаться от солнца. Спустя несколько минут он превратится в липкую лужу, которая сквозь решетки пола растечется каплями на много миль.
В этих вагонах перевозят самые разные вещи: от металлических и стеклянных банок и бутылок в прозрачных пластиковых ящиках до бутылок вина, виски и пива в контейнерах с амортизаторами и контролем температуры.
— Смотри, — говорю я шепотом.
На ближайшей к нам платформе девушка поднимает шланг, прикрепленный к чему-то вроде генератора. Она расставляет ноги пошире, наклоняется для устойчивости и нажимает на кнопку.
Из шланга вырывается струя воды. Отдачей девушку отбрасывает на несколько шагов, но она быстро возвращается на место. К ней присоединяется дюжина других девушек на обеих платформах, каждая стоит со своим шлангом. Сразу становится ясно: очистить пластиковые контейнеры — задание первостепенной важности. Они не упускают ни дюйма. Даже нижние стороны контейнеров поливают из шланга. Облако брызг окутывает поезд туманным коконом.
Небольшие группы старейшин ходят по платформам с планшетами в руках. Но если они и намерены провести инвентаризацию, то не торопятся. Они идут к последнему вагону, у которого собрались девушки.
— Давай подойдем поближе, — шепчет Сисси.
Мы под защитой деревьев пробираемся поближе, потом бежим через луг. Нас никто не замечает: внимание всех приковано к поезду. Вернее, к последнему вагону. Собравшиеся возле него старейшины кричат девушкам, чтобы те выключили воду. Генератор начинает глохнуть, и струи воды превращаются в капли. Облако брызг постепенно тает, вагон медленно проступает из тумана. Сисси стискивает мою руку.
Вода капает с металлических балок, между которыми что-то движется.
Мы с Сисси единственные, кто в ужасе застывает. Никто на платформе не кричит и даже не дергается. Темный силуэт появляется между балок; затем становятся видны другие силуэты, все они движутся не в лад, как волны на неспокойном море. Шум генератора стихает, слышны другие звуки: блеяние, кряканье, кудахтанье и хрюканье голодных, уставших и напуганных животных и птиц.
Я шумно выдыхаю. Меня наполняет облегчение, имеющее почти физическую плотность. Я беру Сисси за руку.
— Что это? — спрашивает она.