Добыча

Чтобы забрать игрушки, она посылала человека по имени Хваджа Ирфан. Аббас любил смотреть, как Хваджа Ирфан спускается по переулку: его легко было заметить издалека – в броском плаще зеленого или рыжего цвета, в шелках, которые выдавали принадлежность к королевскому двору. У него был острый подбородок и проницательный взгляд, а на лице не росло ни единого волоска, ничто не скрывало утонченность его черт.

– В чем дело? – спросил он Аббаса при первой встрече. – Никогда не встречал евнуха?

Аббас покачал головой.

– Значит, я у тебя первый. Какая честь, – Хваджа Ирфан закрыл зонтик, которым прикрывался от солнца.

Аббаса заинтересовала ручка зонтика и то, как она изгибалась, превращаясь в гравированную голову тигра.

Хваджа Ирфан заметил его пристальный взгляд:

– Красиво, да? Чистейшая слоновая кость.

Аббас присмотрелся к резьбе:

– Нет.

– Что значит – нет?

– Может быть, дерево слоновой пальмы. Тот, кто сказал тебе обратное, солгал.

Хваджа Ирфан окинул его оценивающим взглядом и лукаво улыбнулся:

– Хорошо, Всезнайка.

С тех пор Хваджа Ирфан умудрялся вставлять эту фразу в каждый свой визит, поддразнивая Аббаса, как будто они были семьей. Такой семьей, которую Аббас попросил бы, если бы у него был выбор в этом вопросе.

Его братья были вытесаны из того же камня, что и мать, – резкие, нетерпимые, подозрительные к улыбчивым людям. Про евнухов же мать говорила, что они сплетники и им никогда нельзя верить.

К игрушкам Аббаса семья относилась с похожей смесью презрения и скептицизма. Только отец иногда робко проявлял интерес и просил что-нибудь продемонстрировать, а потом частенько приговаривал: «И как ты только такое придумываешь?» Для Аббаса это было высшей похвалой.

Он вдвойне гордился тем, что отдавал отцу деньги, которые платила ему бегум. Рупия всегда приходила в шелковом мешочке, расшитом золотом, с эмблемой тигра Типу. Прежде чем передать мешочек отцу, Аббас уединялся, подносил его к носу и вдыхал.

Розовая вода. Бетель. Таинственные женские запахи.

– Настоящая пахнет лучше, – заметил Фарук и разразился смехом.

* * *

Аббас плетется впереди стражника вдоль ремесленных рядов, расположенных по степени знатности промысла: гончары, ткачи и вышивальщицы; ювелиры и кузнецы; художники-монументалисты и художники-миниатюристы. («По крайней мере, мы не рядом с кожевниками, – говорил отец про свою лавку в дальнем конце переулка. – От них мы довольно далеко»). Устад Махфуз и глухой Билал, Мадхава Младший и Мадхава Подмастерье, Тарик, и Кхандан, и старый Устад Саадат со своим странным стеклянным глазом, бросающий кусочек хлеба жилистой собаке.

Некоторые глазеют. Другие умнее.

Хотя кузницы уже позади, Аббасу все еще слышится стук молота о железо, все еще видится бело-оранжевый прут, который, словно по волшебству, размягчается, а воздух над ним начинает мерцать. Аббасу всегда нравилось наблюдать за кузнецами. Вдруг он понимает, что может больше никогда их не увидеть.

Священные фикусы[3] машут ему вслед, листья шепотом сплетничают за его спиной.

Вот он уже у Водяных ворот, туннеля, по которому простолюдины могут входить и выходить из города. Это те самые ворота, через которые двенадцать лет назад Юсуф Мухаммед привел из Шимоги их семью и других плотников, нанятых отцом Типу Султана для постройки стен и колонн Летнего дворца. Юсуф Мухаммед посмотрел на столицу – причудливые пешеходные мостики и фонтаны с золотыми листьями, могучие гопуры храмов и парящие минареты, ни одного бедняка, даже бродячие собаки разгуливают с довольным видом – и подумал: «Зачем уезжать? Какая причина может заставить человека покинуть защитные стены Шрирангапаттаны?»

Сейчас Аббас смотрит на свисающие с потолка туннеля тела летучих мышей, и ему кажется, что Шрирангапаттана покидает его.

– Как зовется всезнайка, который ничего не знает? – спросил Хваджа Ирфан у Аббаса, когда они встретились в последний раз.

Аббас задумался:

– Европеец.

Хваджа Ирфан рассмеялся:

– Неплохо, малыш.

– Я не малыш, – Аббас поставил свое последнее творение на стол. – Разве ребенок смог бы сделать это?

Это была раскрашенная деревянная лошадь, на спине которой сидел деревянный Типу Султан. Аббас осторожно повернул рукоятку, пустив лошадь в галоп: голова покачивается вперед и назад, ноги сдвигаются и раздвигаются, хвост развевается как вымпел на ветру.

– Шабаш[4], – тихо произнес Хваджа Ирфан, неожиданно посерьезнев.

Аббас предложил ему попробовать. Хваджа Ирфан начал крутить рукоятку, сначала робко, потом заворожено.

– Может, ты и вправду все знаешь, – сказал он, останавливая лошадь.

Упаковывая игрушку в ящик с соломой, Аббас как можно небрежнее спросил, не говорила ли Зубайда Бегум что-нибудь о последней игрушке.

– Ей понравилось, – ответил Хваджа Ирфан.

Аббас сделал паузу, зная, что не должен задавать следующий вопрос:

– Как она выглядит?

Хваджа Ирфан поднял бровь:

– Осторожно.

– Я просто спрашиваю.

– Если задавать слишком много вопросов, мой друг, то очень скоро допрашивать начнут тебя.

Аббас молча закончил упаковывать игрушку и забил ящик гвоздями.