Добыча (ЛП)

Но он пришел за ней. Герой с черными глазами, который пришел, чтобы спасти героиню-идиотку, которая должна была просто выслушать его и послушаться. Рядом с ним верный Аларик, его лицо было залито кровью, а нос заметно опух. У двери маячила женщина прямо из драмы викторианского периода, в ее наряде и глазах отражалась вся готическая архитектура Фэрроуз-Холлоу. Женщина разорвала оковы. Женщина изгнала демонов, которые вырвались из тени леса, когда они мчались обратно к машине.

Корнелия. Двоюродная кузина Северуса. Когда Мойра обернула полотенце вокруг себя, она поняла, что обязана этой незнакомке своей жизнью, этому демону, владеющему магией, у которой не было причин помогать ей, кроме ее связей с Северусом.

Она должна презирать их — всех их. Демоны. Жестокие, извращенные, ужасные существа, подобные тому, кто мучил ее три дня подряд.

Она должна ненавидеть их.

Но она не могла.

Потому что Корнелия боролась за нее.

Потому что в момент слабости Мойры, когда ее тело обмякло, Аларик поймал ее.

И потому что Северус пришел за ней, освободил ее, держал ее всю дорогу домой — как она и предполагала.

Мойра никогда не смогла бы их возненавидеть. Но она могла ненавидеть Дириэля. Она могла ненавидеть демона, который управлял камерой, тех, кто пришел посмотреть, сидя в стороне, как будто мучения Дириэля над ней были театром мирового класса. И она будет — до самого последнего вздоха.

Или, предпочтительно, до тех пор, пока Дириэль испустит свой дух.

Она возненавидела бы его еще больше — своего отца, ангела, который хотел ее смерти. Она будет презирать его, но она будет охотиться за ним. Противостоять ему. Вычеркнет его и его грехи.

Помня об этом, она на цыпочках прошла по скользкому полу ванной и открыла дверь. Две темные фигуры стояли в дверном проеме с другой стороны тускло освещенной комнаты Северуса, бормоча приглушенными голосами. Северус оглянулся, посмотрев на кузину позади себя, и когда Мойра вышла, он сказал что-то еще себе под нос, прежде чем ведьма исчезла. Не в буквальном смысле. Или, может быть, она это сделала — могут ли ведьмы так поступать? Дематериализоваться?

— Она приготовила тебе снотворное, — сказал Северус Мойре, тихо закрывая дверь. — Это даст тебе сон без сновидений.

— Это очень осмотрительно с ее стороны. — Мойра оглядела комнату, и когда она не увидела свою спортивную сумку, она схватила футболку, свисающую с края корзины для белья Северуса, и натянула ее. Прохладный материал облегал ее все еще влажную фигуру, и от него отчетливо пахло им — не просто одеколоном, а им.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я не знаю, — призналась она, прежде чем бросить полотенце на дверь ванной, поправив его так, чтобы оно висело прямо. Она чувствовала — очень много. — Я просто… Я не знаю.

— Тогда давай, в постель.

Он ни разу не расспросил ее о подробностях. Ни по дороге к нему домой, никогда он отнес ее наверх и посадил на стойку в ванной, никогда снял все ее новые серьги, ни после того, как нагрел воду в душе до нужной температуры — обжигающей. Он не спрашивал, а Мойра не хотела говорить, и они, похоже, пока оставляли все как есть.

Когда она пересекла комнату и забралась под одеяло, которое он откинул, она поняла, что должна была быть измотана. Уставшая. Сломанная. Но, наблюдая, как Северус ставит чашку с дымящейся зеленой жидкостью на прикроватный столик, Мойра не могла решить, где она вписывается в спектр. Была ли вообще нормальная реакция на то, через что она прошла?

— Мойра, почему ты хочешь сохранить это? — спросил Северус мягким тоном, поднимая снимок, который она схватила, прежде чем он вытащил ее из этой адской дыры. Он протянул его, но держал изображение лицом к себе; Мойре не нужно было видеть его, чтобы знать, что там было. Конечный продукт. Венец славы Дириэля — она, ослепленная, украшенная драгоценностями и окровавленная.

Это был рациональный вопрос, но когда она потянулась к Северусу, Мойра не чувствовала себя такой уж рациональной. Потому что вместо того, чтобы схватить фотографию, она схватила его, ее рука сжала тонкую ткань его рубашки на пуговицах. Она крепко сжала его, выкручивая, пока, наконец, рывком не уложила его в постель рядом с собой. Ее нижняя губа задрожала, когда он опустился на свое место. Ее горло горело, а глаза защипало, когда она забралась на него сверху.

И когда она обвила руками его шею и уткнулась в него лицом, Мойра зарыдала. Она перестала сдерживаться, перестала гасить в себе слезы. Шлюзы открылись, и воздух вокруг них остыл. Оседлав его, Мойра почувствовала, как слезы текут по ее лицу на его кожу, точно так же, как весенний дождь ручьями стекал по окну внедорожника на обратном пути. Как раз в тот момент, когда над ними прогремел гром, молния расколола тьму, она плакала и плакала, обрушивая внутреннюю бурю на единственного человека, на которого осмелилась.