Добывайки

— Без толку готовить ужин, — сказала Хомили, нарушая тишину, — отец отправился в Ее комнату. А тебе известно, что это значит.

Арриэтта подняла голову.

— Нет, — сказала она, едва слушая. — А что это значит?

— А то, — сердито ответила Хомили, — что он вернется часа через полтора, а то и позже. Он любит бывать у Нее, болтать с Ней о том, о сем, рассматривать вещи на Ее туалетном столе. И это не опасно, когда мальчишка уже ушел спать. Отцу не нужно ничего определенного, — про­должала она, — все дело в новых полках, которые он смастерил. Говорит, они выглядят слишком уж пустыми, может, он добудет для них какую-ни­будь мелочишку…

Арриэтта вдруг села прямо, вытянулась в струнку: ее неожиданно пронзила мысль, да такая, что перехватило дыхание и задрожали колени. «Часа полтора, а то и больше», — сказала мама… И все это время ворота будут открыты!

— Ты куда? — спросила Хомили, когда Арриэтта пошла к дверям.

— В кладовые, — сказала Арриэтта, прикрывая свечу рукой от сквоз­няка. — Я недолго.

— Не разбросай там ничего! — крикнула вдогонку Хомили. — И осто­рожнее с огнем!

Идя по проходу, Арриэтта подумала: «Я не говорила неправды. Я иду в кладовые… поискать шляпную булавку. А если я найду булавку (и ку­сок бечевки… тесьмы там, я знаю, нет), я все равно буду «недолго», ведь мне надо вернуться раньше папы. И я делаю это ради них, — упрямо ска­зала она себе, — и когда-нибудь они еще скажут мне спасибо». Но все равно ее не покидало смутное чувство вины. «Хитрюга» — вот как назвала бы ее миссис Драйвер.

Арриэтта нашла шляпную булавку с перекладинкой наверху и привя­зала к ней бечевку, крепко-накрепко обмотав вокруг перекладинки вось­меркой, затем увенчала свои труды, запечатав узел сургучом.

Ворота были открыты; добравшись до последних ворот, под куранта­ми, Арриэтта поставила свечу посреди прохода, где та не могла причинить никакого вреда.

В большом холле было полутемно, повсюду протянулись огромные те­ни, под привернутым газовым рожком парадной двери лежал круг света, еще один рожок еле мерцал на лестничной площадке на полпути наверх. Потолок уходил далеко в высоту и мрак, вокруг было необозримое про­странство. Арриэтта знала, что детская находится в конце коридора на вто­ром этаже и мальчик уже в постели, — мама только что упомянула об этом.

Арриэтта наблюдала, как отец закидывает булавку на стул, по сравне­нию с этим взобраться на ступеньки было легче. Мало-помалу в ее движе­ниях появился какой-то ритм: бросок, подъем, снова бросок… Металличе­ские прутья, придерживающие дорожку, холодно поблескивали в темноте, но сама дорожка была мягкая и теплая, на нее так приятно было прыгать.

На площадке Арриэтта немного посидела, чтобы отдышаться. Полумрак не пугал ее, она всю жизнь прожила в полумраке, она чувствовала себя в нем как дома, а сейчас темнота даже служила ей защитой.

Поднявшись на верхнюю площадку, Арриэтта увидела распахнутую дверь, из которой на пол падал золотой квадрат света, словно перегоражи­вая коридор. «Придется пройти здесь, выхода нет», — сказала, подбадри­вая себя, Арриэтта. Из комнаты доносился монотонный голос.

— Эта кобыла, — говорил голос, — была трехлетка, которая принадле­жала моему брату… не старшему брату, а тому, что жил в Ирландии, — младшему, которому принадлежали «Старый Друг» и «Милочка». Он не­сколько раз включал ее в скачки по пересеченной местности… но, когда я говорю «несколько раз», я имею в виду три… во всяком случае, не мень­ше, чем два… раза. Ты видел когда-нибудь ирландские скачки по пересе­ченной местности?

— Нет, — ответил другой голос; он звучал немного рассеянно.

«Это отец, — внезапно поняла Арриэтта, и сердце подпрыгнуло у нее в груди. — Он разговаривает с тетей Софи, вернее, тетя Софи разговари­вает с ним». Она крепко схватила булавку с болтающейся веревочной пет­лей и побежала через освещенное место в темноту коридора. Пробегая ми­мо распахнутой двери, Арриэтта увидела мельком горящий камин, лампу под абажуром, поблескивающую мебель и темно-красные парчовые пор­тьеры.

В конце коридора виднелась полуоткрытая дверь. «Это классная ком­ната, — подумала Арриэтта, –а за ней — детская, где спит мальчик».

— Между английскими и ирландскими скачками, — продолжал го­лос, — есть разница, и немалая. Например…

Арриэтте нравился голос тети Софи. Ровный, спокойный, он звучал так же успокаивающе, как часы в холле внизу, и, спускаясь с ковра на узкую полоску дерева возле плинтуса, Арриэтта с интересом услышала, что в Ир­ландии между полями каменные стенки, а не живая изгородь. Здесь, вдоль плинтуса, Арриэтта могла бежать, а она любила бегать. По ковру не побе­жишь, в нем тонут ноги, приходится идти медленно. Деревянные доски бы­ли гладкие и пахли воском. Арриэтте понравился их запах.