Дочь адмирала

Но случалось нам иногда и роскошествовать. Однажды мама купила нам немного сушеных груш. С виду они были черные и сморщенные, но на вкус оказались просто замечательными. А по воскресеньям мы всегда пили молоко. Мама шла на рынок и покупала у колхозников молоко, замороженное в суповых тарелках. Тарелку опрокидывали на деревянный прилавок, и из нее вываливалось молоко. Мама всегда выбирала тарелку побольше, чтобы хоть раз в неделю у нас была молочная пища. А еще она покупала немного сахару, мы посыпали им черный хлеб. Получалось пирожное.

Но самой большой радостью были леденцы. Дважды в месяц мама доставала с полки кулек с леденцами и выдавала каждому из нас по одному. День превращался в праздник. Леденцы были почти безвкусные, разве что чуть-чуть сладковатые, но я их обожала. Осторожно, словно драгоценность, я засовывала леденец в рот, стараясь как можно медленнее сосать его, чтобы продлить удовольствие.

Когда конфета кончалась, мы никогда не клянчили другой. Мы терпеливо ждали; считая дни, когда снова наступит счастливый момент. Мы вообще никогда ничего не просили у мамы, хотя всегда были голодны. Даже корочки хлеба. Однажды мама собрала нас всех троих вместе. Мы только-только отужинали. На ужин был суп горячая вода с едва уловимым привкусом капусты, без хлеба.

— Мне очень жаль, — сказала мама, — но хлеба осталось всего лишь на завтрак. Если я отдам вам его сейчас, утром есть будет нечего.

Никто из нас не проронил ни слова. Мама поглядела каждому в глаза.

— Мне очень жаль, — повторила она. — Будь это в моих силах, я бы дала вам на обед все самые вкусные вещи в мире, но я не могу это сделать, а потому ничего у меня не просите. Вы представляете, каково мне постоянно видеть шесть голодных глаз?

Мы хорошо запомнили те ее слова и никогда ни о чем не просили.

И все же однажды я забралась на стул и, достав мамин кулек с леденцами, взяла оттуда три леденца, чтобы угостить трех ребят, игравших на улице перед домом Олимпиады. Я понимала, что поступаю плохо, но думала, что, получив конфеты, они согласятся поиграть со мной. Но из этого ничего не вышло. Схватив леденцы, они убежали, а мне здорово попало, когда мама вернулась с работы домой.

Первый день в детском саду я очень волновалась. Там было так много детей, наконец-то у меня появятся друзья. В конце дня я подошла к группе девочек, которые о чем-то болтали, весело хихикая. Я еще не успела сказать им, как меня зовут, как одна из них бросила на меня сердитый взгляд.

— Пошла отсюда, супостатка идиотская.

И, показав мне язык, они убежали. Всю дорогу домой я проревела.

Петропавловск ничуть не лучше Полудино. У Юры и Нины есть друзья, у мамы тоже, потому что они старше. Им ничего не стоит найти в Петропавловске других «врагов народа», положение которых ничем не отличалось от нашего. Но мне запрещалось гулять одной. Мой мир ограничивался дорогой в детский сад и домой.

Уж не знаю, как мама прознала про мое одиночество, ведь она целыми днями пропадала на работе. Но только этим я объясняю ее решение послать меня в Москву погостить у тети Клавы и дяди Ивана Григорьевича. Мама приходилась им двоюродной сестрой. У них было двое детей, Игорь и Люся, оба старше меня.

Каким-то образом мама раздобыла мне денег на дорогу. Я отправилась одна, мне предстояло проехать чуть больше четырех тысяч километров — три дня и три ночи в пути. С собой у меня были бумажный пакет с едой и две смены белья. На мне было мое единственное платье.

Мне было нисколько не страшно. Наконец-то я увижу Москву, к тому же, когда ребенок долгое время остается один на один с самим собой, он становится либо очень застенчивым, либо очень самостоятельным. Я стала самостоятельной. Мне было пять лет, я была слишком мала, чтобы властей так уж сильно заботило, нахожусь ли я на месте своей ссылки, но уже достаточно большая для того, чтобы проехать через всю Россию.

Тогда-то в Москве я впервые и узнала о существовании моей родной матери, хотя в то время ничего толком не поняла.

В шестикомнатной квартире моих московских родственников проживало шесть семей, по семье на комнату. Ванная, коридор и кухня были коммунальными. Комнату рядом с ванной занимал сумасшедший.

Это слово полностью соответствовало истине. Горбунов действительно был сумасшедшим, и со временем его судьбу повторила и его жена. Он жил взаперти в своей комнате, заклеив окна газетами, дабы защититься от людей, которые, по его глубокому убеждению, только и думали, как бы отравить его. Каждый день в обеденное время он выходил из комнаты, и мы смотрели, как он стоит у плиты и поджаривает на огне нанизанные на палочку куски хлеба, чтобы удалить из них яд. Каждое утро он вставал в пять часов, завязывал вокруг талии жены поводок и вел ее на прогулку. Она, казалось, не возражала, а когда окончательно сошла с ума, стала спать, словно верная собака, под его кроватью.