Дочь атамана

Для Михаила Алексеевича хотелось быть — красавицей.

Но жеманство претило ее натуре.

И она, стоя в одной сорочке посреди спаленки, все примеряла на себя столичных модниц.

Понравился бы кто из них ее управляющему?

И ругала себя за пустоголовость.

Неужели она старалась бы ради человека, которому важны фижмы и жемчуга?

Для чего унижает Саша себя и его, умаляя ту душевную близость, что невесомой паутинкой протянулась меж ними?

Не показалось же?

Ведь правда же было?

Он спешил к ней и чуть не околел от холода.

А она кормила его с ложечки и плакала от нежности и от того, как сильно ей было жалко Михаила Алексеевича. И Кару, конечно.

Разругавшись с собой, Саша тут же с собой помирилась, откинула прочь корсет и презрительно отвернулась от пышных юбок.

И весь завтрак не могла удержать улыбки, и чудилось ей свое отражение в весенних его глазах.

Изабелла Наумовна изволила дуться, и Саша, как всегда после вспышек гнева, истово к ней подлизывалась. Она даже пообещала прочитать целую книжку, пусть и не всю, но хоть половину, ну парочку страниц наверняка.

— Ты мое самое большое поражение, — скорбно ответила гувернантка, — чтобы оправиться от подобного провала, мало нескольких вымученных страничек! Ступай-ка ты, Саша, к деревенскому старосте и передай, что буду учить крестьянских детей грамоте.

Саша изумленно захлопала ресницами. Будь она крестьянским ребенком, ни за что бы не согласилась на подобное душегубство, но мириться с Изабеллой Наумовной надобно было, и она немедленно отправилась, куда послали.

Сбегала к модистке Ани, выпросила у нее несколько отрезов ситца, пообещав взамен заказать в городе все, что та пожелает, хоть парчи, хоть бархата.

Кликнула Шишкина да и понеслась к старосте.

Тот от такого предложения только крякнул, однако ситец забрал, пообещав раздать его бабам.

— Что касаемо науки, — степенно сказал староста, — то поди сгреби детвору в кучу! Вы приходите в воскресенье, сгоню, кого сумею. Хворостину, коли понадобится, возьму.

И Саша искренне посочувствовала детворе.

На обратной дороге, уже за околицей, она заприметила сквозь деревья женский силуэт. Приглядевшись, Саша узнала деревенскую ведьму.

— Ступай, голубчик, я догоню, — махнула она Шишкину, который пер целую корзину яиц, и помчалась, черпая сапожками снег, к лесу. — Подожди! — крикнула она. — Да постой же!

Ведьма остановилась, поклонилась, выпрямилась со спокойной улыбкой на губах.

— До чего шебутная ты, барышня, — произнесла она с легкой укоризной, — как куропатка в снегу измакалась вся.

— Отблагодарить тебя спешила, — засмеялась Саша, — спасибо тебе, милая. И за морок-мазь, и за мазь от ожогов.

На лице ведьмы отразилось непонимание вперемешку с удивлением.

— Морок-мазь? — повторила она задумчиво. — Знать не знаю, ведать не ведаю. Не по силам мне чудеса этакие. Бородавку свести или чирий убрать — это запросто. А мазей заморских не умею я, барышня.

— Да как же… — растерялась Саша. — А Михаил Алексеевич откуда их раздобыл?

— Управляющий твой у меня только травы купил, старые, прошлогодние, свежих пожалела я для него, ведь самой нужны, зима длинная. А он сказал, что ему неважно, он и в таких пользу разыщет. Настоящее серебро пожаловал!

— Как это — пользу? Из старых трав? Мой Михаил Алексеевич?

Саша чувствовала, что упускает что-то огромное, бывшее все время перед самым ее носом, но никак не могла охватить это огромное взглядом.

— Твой Михаил Алексеевич, — кивнула ведьма. — Сын травницы знает нужные слова, не сомневайся, барышня. Даже про́клятый лекарь остается лекарем.

Ничего не ответила ей Саша.

Лишь развернулась и пошла, не видя дороги перед собой, продираясь через сугробы, оскальзываясь и не чувствуя холода.

Небывалая ясность пала на нее, открыв все, что ранее оставалось невидимым.

Марфа Марьяновна заохала, принялась стаскивать с Саши сапожки, кутать в шали и отпаивать смородиновым взваром.

Покорная тряпичная кукла в руках кормилицы, она не противилась, пила, что подносили к губам, натягивала нагретые на печи валенки, что-то отвечала, не слыша ни себя, ни других.

Даже смогла пожаловаться на то, что, кажется, застудилась. Позволила себя уложить в постель, закрыла глаза, притворяясь спящей, все думала и вспоминала, ругала себя и его.

И даже, кажется, задремала беспокойно и ненадежно, и виделось ей перекати-поле, что гонял по высушенным степям неистовый ветер.

Очнулась Саша от зыбкого забытья так резко, будто толкнул ее кто под руку.

Открыла глаза, прислушиваясь к шорохам ночи.

И почувствовала: черт снова здесь.

Подманивает Михаила Алексеевича, подзывает его.

Она и сама не понимала, откуда, но пробудились в ней властность и чуткость, уверенность и неспешность.

Никуда не торопясь, наверняка зная, что успеет, Саша спокойно оделась — понева и рубашка, нехитрый крестьянский наряд. Обулась. Обмоталась шалью, накинула полушубок и тенью скользнула из дома, лишь в последнее мгновение аккуратно сняв нательный крестик и оставив его на столике в передней.

Будто прощание с прежней Сашей — промелькнуло в голове.