Дочь атамана

— Если ты думаешь, что я останусь здесь и далее, чтобы наблюдать за тем, как Александр Васильевич предается воспоминаниям с модисткой…

— Какой вздор, — Саша даже руками всплеснула, — вы так много надумали себе, невероятно просто. Она просто напоминает ему о маме!

— Ну вот пусть и напоминает дальше. Я не желаю больше оставаться пустым местом при воспитаннице, которая без пяти минут замужняя барыня! Это же нелепо, Саша. А Андре — тихий, послушный мальчик. Я к нему, если хочешь знать, привязалась даже.

— Изабелла Наумовна, — пролепетала Саша жалобно, — и сердце у вас не дрогнет оставить меня?

— Может, и дрогнет. Подрожит-подрожит и бросит. Мне и о себе думать надобно, Саша! У отца твоего то вдовы, то модистки, то балы, то карты, то заставы, то война какая-нибудь. Нет уж, довольно с меня бесплодных мечтаний.

Тут Саша разревелась, уже не сдерживаясь,

Анастасия Дмитриевна казалась бесплотной изможденной тенью. Канцлер заставлял ее снова и снова производить на свет новых детей, но, кроме Андре, из них не выжил ни один.

Когда Саша появилась в гостиной, то вдова — из очень знатного рода, между прочим, — пыталась целовать руки Михаилу Алексеевичу, а он растерянно пятился от нее и бормотал, что не стоит.

Здесь еще был сам Андре, улыбающийся от того, что приехала мама, Марфа Марьяновна стояла в уголке и утирала слезы уголком платка, да и все.

Отец, стало быть, прогуливался с Ани по саду, а деда опять унесло или в деревню, или в лес, или еще куда-то. Он совершенно не мог усидеть на месте.

Саша представилась, и Анастасия Дмитриевна взволнованно залопотала о своей признательности.

— Я ведь знала, что задумал Драго, — сказала она, прижимая к себе Андре. — Он сказал мне, что возможность сия кажется призрачной, неправдоподобной почти, но не осталось же других способов! Мы все испробовали… И я позволила ему увезти Андре, ведь кому мне еще верить было, как не Драго, на кого надеяться! Проводила их среди ночи и сама свалилась в лихорадке, решив, что видела сына в последний раз. И Драго еще простился со мной, сказал, что не вернется больше в башню. Все одно к одному, а потом… представьте себе, какой ужас — муж мой закричал вдруг во сне, да страшно так, отчаянно, и в одно мгновенье стал истлевшим мертвецом. Хоронить закрыто будем, это же никак не объяснить! Впрочем, слухи по всей столице уже ползут, как утаить такое.

Саше захотелось закрыть Андре уши — негоже ребенку слушать жуткие подробности, но его, кажется, нисколько не огорчила смерть отца.

Он принял ее с совершенным равнодушием, только следил внимательно за матерью, будто опасаясь, что она растворится в воздухе.

— Какое же чудо, чудо! — и Анастасия Дмитриевна снова попыталась было схватить Михаила Алексеевича за руки, но он предусмотрительно спрятал их за спину. — Я ведь сына никогда таким здоровым не видела! Я же молиться за вас до конца своих дней буду, и Андре тоже! Вечные, вечные мы должники ваши.

— Анастасия Дмитриевна, — пробормотал Михаил Алексеевич смущенно, — ну что вы. Все это совершенно лишнее. Я счастлив, что смог помочь.

— А я не поверила вашему письму, — она засмеялась сквозь слезы, — вы написали, что Андре в усадьбе Лядовых и что ему гораздо лучше. Не может такого быть, какая злая шутка, вот что подумала я. Несколько часов не могла себя заставить двинуться с места, так страшно ехать было!

— Хорошо, что приехали все же, — Михаил Алексеевич улыбнулся Андре, и мальчик спрятал лицо на груди у матери.

Нет, Сашины дети не будут такими робкими.

К цыганам поехали сразу после завтрака: Изабеллу Наумовну охватило отчаянное, нетерпеливое настроение, словно ей хотелось уехать от Лядовых как можно быстрее.

Папа отказался от столь сомнительного удовольствия, а вот дед рванул бы к цыганам с великой охотой, если бы нашелся только.

— Ну теперь жди его только к утру, — усмехнулась Марфа Марьяновна, — и хорошо, если на ногах стоять будет!

От седла, пусть даже дамского, Изабелла Наумовна категорически отказалась, пришлось запрягать экипаж, при этом Саша бдительно следила, чтобы Шишкин взял лошадей поплоше.

В этот раз старая цыганка не стала гнать Михаила Алексеевича прочь, а только усмехнулась, выпуская дым от трубки изо рта.

— Ты, барин, будто вчера из яйца вылупился, — проворчала она неодобрительно, — фокус почище наших будет. И никак не пойму, в чем тут хитрость.

Михаил Алексеевич залихватски рассмеялся, развел руками, подмигнул задорно.

И Саша тоже рассмеялась — до чего хорош!

Такого она его еще не знала, но уже чувствовала себя заново очарованной.

Страдающий, скорбный Михаил Алексеевич пробуждал в ней глубокую нежность, но веселый дарил остро-пьянящее счастье.

— А у меня венец безбрачия, — вмешалась Изабелла Наумовна, с некоторым высокомерием поглядывая на глазевших на них цыган и едва морщась от их гортанного гомона, смешков и любопытства. — Снимите его быстрее, а то мне совершенно некогда тут торчать на таком морозе!

Старая цыганка долго и внимательно посмотрела на нее, ухмыльнулась.