Дочь болотного царя

Рубить, носить и колоть дрова, которые требовались маме, чтобы содержать меня в сухости и чистоте, – это была папина работа. Мне нравилось смотреть, как он рубит дрова. Он заплетал свои длинные волосы в косу, чтобы не мешали, и снимал рубашку, даже когда на улице было холодно. Мышцы перекатывались у него под кожей и напоминали о том, как летний ветер волнами скользит по индейской траве. Я помогала ему, стоя на другом конце бревна, чтобы он мог бить по нему без остановки: бах, бах, бах, бах, бах. Один удар разрубает полено пополам, затем отец делает особое движение топором в самую последнюю секунду, и половинки разлетаются в стороны. Люди, которые не знают, как обращаться с топором, обычно просто бьют им сверху вниз, как будто вес топора и приложение силы сами по себе могут проделать всю работу. Но это приведет лишь к тому, что лезвие войдет в дерево – глубоко, как зубило, а затем придется здорово постараться, чтобы вытащить его обратно. Помню, однажды организаторы фестиваля в Парадайзе, где я продавала свои желе и варенья, устроили ярмарку и организовали множество разных аттракционов. Знаете тот, в котором нужно бить молотком по специальной платформе, чтобы груз взлетел? Если он ударит в колокол на самой верхушке, вам достанется приз. Я на этой штуке неплохо заработала.

Наш участок был расположен в нижней части холма. Отец разрубал бревна и обламывал ветки, а затем колол их на дрова подходящего для печки размера, после чего мы перетаскивали их в хижину. Больше всего ему нравились стволы восьми-десяти дюймов в диаметре – такие, чтобы можно было унести в руках, но достаточно большие для того, чтобы греть печь целую ночь. Кленам возле нашей хижины он позволил разрастись – ради сиропа. В среднем из одного кленового или букового дерева получается одна большая связка дров, а нам требовалось двадцать или тридцать связок каждый год, в зависимости от того, какой суровой выдастся зима, так что мы постоянно кололи и складывали дрова. Отец любил повторять, что полный сарай – все равно что полный сейф, хотя у нас он никогда не был полным. Зимой он ходил с топором на соседний холм, чтобы немного поберечь наш. Он перетаскивал бревна по льду при помощи крюков, положив веревку на плечо. Хозяева гигантских бумажных фабрик, потребляющих древесину со всего полуострова, частенько повторяют, что деревья – это возобновляемый ресурс, но к тому времени, как мы ушли из хижины, на нашем холме этого ресурса почти не осталось.

Если учесть, сколько сил мы тратили на заготовку дров, наверное, можно подумать, что зимой в нашей хижине было очень уютно. Ничего подобного. Нас окружали сугробы толщиной в пять футов, и это напоминало жизнь в морозилке. С ноября по апрель в нашей хижине никогда не было тепло. Бывали дни, когда температура снаружи в течение дня не поднималась выше нуля. А по ночам она часто падала до минус тридцати или даже сорока. При такой температуре нельзя вдохнуть, чтобы не закашляться, капилляры сужаются, когда ледяной воздух попадает в легкие, а влага в носу замерзает, и все волоски в нем сворачиваются. Если вы никогда не жили на дальнем севере, то, могу поклясться, вы и вообразить не можете, как трудно справляться с таким глубоким и всепроникающим холодом. Представьте себе, что холод – это злобный туман, который поднимается с обледеневшей земли, просачивается во все щели в полу и стенах, пробирается все дальше с каждой минутой и окружает вас со всех сторон. Кабибона’кан, Создатель Зимы, идет, чтобы поглотить вас, высосать тепло из ваших костей, заморозить сердце и кровь. А из оружия у вас только огонь в дровяной печи.

Частенько, проснувшись после очередного бурана, я обнаруживала на своем одеяле слой снега, который надувало в оконные щели, там, где дерево ссохлось. Я стряхивала снег, заворачивалась в одеяло и поскорее бежала вниз по лестнице к печке, у которой подолгу сидела с кружкой горячего цикориевого отвара и ждала, когда мне хватит мужества снова дать бой холоду.

Зимой мы никогда не мылись, просто потому что не могли, и это была одна из причин, по которой отец позже построил баню. Я знаю, что для большинства людей это звучит чудовищно, но не было особого смысла мыться самим, раз уж мы все равно не могли постирать одежду. В любом случае мы жили втроем, и даже если и воняли, то просто не замечали этого, потому что пахли одинаково.