Дочь часовых дел мастера

Элоди была польщена, когда Алистер попросил ее выйти за него замуж. Предложение он сделал в первую годовщину их знакомства (их представил мальчик, с которым Элоди когда-то училась в школе, теперь он работал в фирме Алистера). В тот вечер они были в театре, а потом Алистер повел ее в ультрамодный ресторан где-то в Сохо и в гардеробе, пока швейцар принимал у них пальто, шепнул Элоди на ухо, что у простых смертных на то, чтобы заказать столик в этом месте, уходят недели. Там, между основным блюдом и десертом, он достал на свет божий коробочку с кольцом, голубую, словно яйцо малиновки. Все было прямо как в кино, и Элоди даже показалось, будто она видит его и себя со стороны: он – красивый, белозубый, на лице написано ожидание; она – в новом платье, которое сшила ей Пиппа месяцем раньше, когда Элоди пришлось произносить торжественную речь на презентации по случаю полуторавекового юбилея «Стрэттон груп».

Пожилая женщина за соседним столиком сказала своему спутнику:

– Посмотри, какая прелесть! Она так зарделась, потому что влюблена.

Элоди тогда подумала: «Я зарделась потому, что я влюблена», а когда Алистер вопросительно приподнял брови, улыбнулась и ответила ему «да».

Снаружи, на темной реке, завыла корабельная противотуманная сирена, и Элоди стянула с головы вуаль.

Наверное, так бывает у всех, решила она. Так все люди заключают помолвки. А теперь у них будет свадьба – через шесть недель, как написано в приглашении, в глостерширском поместье, когда оно, по словам матери Алистера, предстанет «во всей своей августовской красе», – и Элоди станет семейной женщиной, будет приезжать на уик-энд к свекрови, чтобы поговорить о домах, кредитах и школах. Ведь у них с Алистером, наверное, появятся дети, и она станет для них матерью. Вот только не такой, какой была ее мать – талантливой и блистательной, притягательной и ускользающей одновременно; но дети все равно будут приходить к ней за советом и утешением, и она всегда будет знать, что им сказать и что сделать, ведь все люди узнают это, становясь родителями, или это только так кажется?

Элоди опустила коробку на коричневое бархатное кресло в уголке комнаты.

Потом подумала и убрала ее под кресло.

Чемоданчик, взятый у отца, так и стоял у входной двери, где она его оставила.

Элоди думала, что начнет смотреть записи в тот же день, но вдруг почувствовала усталость – настоящую, физическую усталость.

Она приняла душ, погасила свет и виновато скользнула под одеяло. Завтра она займется пленками: придется, ведь она обещала. Пенелопа, мать Алистера, звонила ей сегодня уже трижды. Элоди не отвечала, и звонки уходили на голосовую почту, но ведь Алистер в любой день мог объявить, что в воскресенье «мама» ждет их к ланчу, и Элоди оглянуться не успеет, как окажется на пассажирском месте его «ровера», который повезет ее по длинной тенистой аллее к величественному особняку в Суррее, на встречу с инквизицией.

Выбор записи был одной из тех трех задач по подготовке к свадьбе, возложенных на Элоди. Вторая предполагала посещение приема у какой-то подруги Пенелопы: «Тебе ничего делать не нужно, только дай людям на тебя посмотреть; остальное предоставь мне». И наконец, третья – договориться с Пиппой о платье. Все три до сих пор тяжким грузом лежали на совести Элоди.

Завтра, пообещала она себе, гоня прочь мысли о свадьбе. Все завтра.

Она закрыла глаза, и ее мысли, убаюканные привычным ропотом с первого этажа, где поздние клиенты покупали жареную треску с картошкой, тут же, без всякого перехода, вернулись к содержимому другой коробки, той, что осталась под столом на работе. К фото в рамке, с которого на нее смотрела прямым, независимым взглядом неизвестная молодая женщина. И к рисунку.

И вновь она испытала смутную тревогу, точно какое-то воспоминание ворочалось в глубине памяти, откуда его нельзя было ни прогнать, ни вытащить на поверхность. Рисунок дома встал перед ее мысленным взором, и она услышала голос – материн и все же будто чужой: «Долго шли они извилистой тропой через широкий луг, и пришли к реке, и принесли с собой тайну и меч».

А когда она наконец стала засыпать и сознание уже ускользало от нее, карандашный рисунок перед ее глазами растворился в зелени пронизанных солнцем древесных крон и серебристом блеске реки, и теплый ветерок коснулся ее щек, точно она физически перенеслась в то неведомое место, которое неизвестно почему считала своим домом.

II

Жизнь здесь, в Берчвуде, течет тихо. Много летних дней прошло с того, нашего лета, и я обзавелась новыми привычками, приспособилась к плавному ритму перехода от одного дня к следующему. Впрочем, выбора у меня все равно нет. Посетителей здесь почти не бывает, да и те, кто приходит, надолго не задерживаются. Я не самая гостеприимная хозяйка. И это не самый легкий для жизни дом.