Дочь часовых дел мастера

Торстон взял у него оловянный значок и тоже подкинул на ладони, как монету.

– Я не отрицаю, что в политике фотография может быть полезна, – сказал он, ловя металлический кругляшок одной ладонью и прихлопывая его другой. – Но только не говори мне, что это – искусство.

И он поднял ладонь, открывая лицо Линкольна.

– Нет, эта пуговица, конечно, не искусство. Но вспомни Роджера Фентона.

– Да, его крымские пейзажи великолепны, – поддержал его Эдвард. – И заключают в себе серьезную мысль.

– Но не становятся от этого искусством. – Торстон слил остатки красного вина себе в бокал. – Я допускаю, что фотография полезна там, где речь идет о сообщении новостей, освещении разных событий, – для функционирования в качестве… в качестве…

– Глаза истории, – подсказала ему Лили Миллингтон.

– Да, спасибо, Лили, вот именно, глаза истории. Но искусством она все равно не является.

Люси тихо сидела на дальнем конце стола и с наслаждением уплетала вторую порцию пудинга. Мысль о фотообъективе как о глазе истории пришлась ей по душе. Как часто, читая книги о прошлом – а также производя собственные раскопки в лесу за домом, – она утыкалась в печальную необходимость додумывать события и обстоятельства, опираясь на уже известные. Какой прекрасный подарок получили грядущие поколения, ведь фотография способна запечатлевать правду! В «Лондон ревю» ей попалась статья, где речь шла о «незыблемых свидетельствах фотоснимков» и о том, что отныне ни одно событие не будет происходить без фотографии, способной создать…

– Осязаемую память о событии, которую можно передать другим людям.

Люси вскинула голову так резко, что с ее ложки шлепнулась большая капля крема. Это опять была Лили Миллингтон, и ее слова точь-в-точь совпали с мыслями Люси. Точнее, с теми, которые она почерпнула из статьи в «Лондон ревю».

– Вот именно, Лили, – говорил между тем Феликс. – Настанет день, когда фотографические изображения станут повсеместными, а фотоаппараты – такими маленькими и компактными, что люди станут вешать их на шнурки и носить на шее.

Торстон округлил глаза:

– Надо полагать, что и шеи у них станут толще наших, у этих могучих людей будущего? Феликс, ты сам не замечаешь, как своими словами о вездесущести фотографии льешь воду на мою мельницу. Если человек способен навести объектив на предмет и сделать снимок, это не зачисляет его автоматически в разряд художников. Художник – тот, кто видит красоту в клубах сернисто-желтого тумана, там, где другие видят лишь загрязнение.

– Или та, – добавила Лили Миллингтон.

– Что – та? – Торстон осекся, поняв, к чему она клонит. – А. Ясно. Хорошо, Лили, очень хорошо. Или та дама, которая видит прекрасное.

Тут Клэр вставила банальное замечание о том, что в фотографии нет цвета, и Феликс стал объяснять, что художникам придется больше пользоваться светом и тенью, тщательнее продумывать композицию, чтобы вызвать те же эмоции, что и живописцы; но Люси уже не слушала его.

Она не могла отвести глаз от Лили Миллингтон. Она не припоминала, чтобы хоть раз слышала от натурщиц что-либо заслуживающее внимания, и уж тем более ни одна из них и мечтать не могла о том, чтобы сконфузить Торстона Холмса. Раньше Люси думала – если вообще когда-нибудь задумывалась об этом, – что вдохновение, получаемое Эдвардом от Лили, рано или поздно закончится, что он устанет от нее, как уставал от всех прежних натурщиц. Теперь она поняла, что Лили Миллингтон сильно отличалась от своих предшественниц. Она была моделью совсем иного рода.

Лили Миллингтон и Эдвард проводили дни, запершись в Шелковичной комнате, где Эдвард поставил мольберт. Он трудился не покладая рук – Люси узнавала выражение рассеянной сосредоточенности, неизменно появлявшееся у брата, когда он был занят очередной картиной, – но пока ни с кем не делился своими планами. Сначала Люси думала, что это из-за размолвки с мистером Рёскином, который не поддержал Эдварда после того, как тот выставил «La Belle». Рёскин прохладно отозвался о картине, мистер Чарльз Диккенс аттестовал ее хуже некуда, и Эдвард пылал гневом. (Когда отзыв Диккенса появился в печати, он в ярости ворвался в свою студию в дальнем конце сада и побросал в огонь все, вышедшее из-под пера мистера Диккенса, а заодно и драгоценную копию «Современных художников» мистера Рёскина. Люси, которая с декабря 1860 по август 1861-го была подписана на все выпуски У. Г. Смита и сына, чтобы не пропустить ни одного приложения с частями «Больших надежд», вынуждена была прятать свои номера «Круглого года», чтобы и они не пошли на растопку под горячую руку.)