Дочь часовых дел мастера

Эдвард не сразу дал ответ; Люси знала, что он вспоминает о Ночи Преследования.

Торстон не отступал:

– В письме, которое ты написал мне сразу после покупки Берчвуд-Мэнор, были слова о том, что этот дом давно звал тебя. Я тогда не понял, что это значит, и ты пообещал рассказать все при встрече. Но когда мы встретились, у тебя на уме было уже другое.

Взгляд Торстона на миг отклонился в сторону и скользнул по Лили Миллингтон, которая ответила на него спокойно и прямо, без тени улыбки.

– Это правда, Эдвард? – раздался голос Клэр с другого конца стола. – Ты действительно видел свет в окне?

Эдвард ответил не сразу. Люси едва удержалась, чтобы не пнуть в лодыжку Клэр, так подставившую его. Она не забыла, как в то утро брат был напуган и бледен, какие глубокие тени залегли у него под глазами: всю ночь он простоял у окна, гадая, сможет ли то, что преследовало его в лесу и в полях, настичь его в доме.

Люси попыталась перехватить взгляд Эдварда, дать знать, что она его понимает, но он смотрел лишь на Лили Миллингтон. Казалось, он читал что-то по ее лицу, словно в комнате никого не было, кроме них двоих.

– Сказать? – спросил он наконец.

Лили Миллингтон взяла его за руку:

– Только если ты сам хочешь.

И тогда с легким кивком и улыбкой, сразу сделавшей его на несколько лет моложе, он заговорил:

– Много лет назад, когда я был ребенком, я забрел в этот лес один, ночью, и что-то страшное…

Тут раздались громкие удары во входную дверь.

Клэр взвизгнула и вцепилась в Адель.

– Это, должно быть, Эмма, – сказал Феликс.

– Наконец-то, – выдохнул Торстон.

– Но зачем Эмме стучать? – возразила Лили Миллингтон. – Раньше она входила сама.

Стук повторился, став на этот раз еще громче, и тут же запели петли двери: кто-то медленно толкал ее внутрь.

В коридоре раздались шаги, они приближались, и все, кто был в комнате, переглянулись в дрожащем свете канделябров, думая о том, кто же сейчас войдет.

Вспышка молнии посеребрила мир за окном, дверь распахнулась, внутрь ворвался порыв ветра, и острые тени от язычков пламени заплясали по стенам столовой.

На пороге в зеленом бархатном платье – том самом, в котором она позировала для портрета, – стояла невеста Эдварда.

– Извините, что я так поздно, – сказала Фанни, и новый раскат грома наполнил комнату. – Надеюсь, я не пропустила ничего важного?

Глава 26

Стягивая дорожные перчатки, Фанни шагнула в столовую, и атмосфера, царившая в комнате, сразу претерпела неуловимую, но решительную перемену. Люси не поняла, как это случилось, но после мгновения напряженного ожидания все внезапно заходили и заговорили, словно актеры на сцене. Клэр и Адель на диване погрузились в увлеченный разговор (не забывая, однако, прислушиваться к тому, что происходило за пределами их тесного кружка); внимание Феликса вновь привлек переполненный водосток; Торстон, не обращаясь ни к кому в отдельности, во всеуслышание жаловался на голод и на то, как трудно в наши дни найти надежную помощницу по дому; а Лили Миллингтон, извинившись и тихонько добавив что-то про хлеб и сыр, встала и вышла из комнаты. Эдвард тем временем подошел к Фанни и стал помогать ей снимать плащ, с которого струйками текла вода.

И только Люси не получила в этом спектакле никакой роли. Всеми забытая, она сидела в кресле и вертела головой, не зная, к кому себя привязать. Так ничего и не придумав, она неловко встала и медленно, то и дело останавливаясь, подошла к двери, постаравшись незаметно просочиться мимо Фанни, которая говорила:

– Стакан вина, Эдвард. Красного. Дорога из Лондона была мучительной.

Выйдя из столовой, Люси обнаружила, что ноги несут ее на кухню. Там оказалась Лили Миллингтон: стоя за столом на месте Эммы, она отрезала тонкие ломтики от большой головы чеддера. Когда Люси появилась на пороге, Лили оторвалась от своего занятия.

– Проголодалась?

Только тогда Люси поняла, что действительно хочет есть. День выдался такой волнительный – сначала она обнаружила план дома, потом искала Эдварда и исследовала «норы священников», – что даже чаю попить было некогда. Она взяла большой зазубренный нож и стала резать хлеб.

Лили зажгла сальную лампу, которой обычно пользовалась Эмма; тяжелый запах горящего говяжьего жира наполнил помещение. Конечно, ничего приятного в нем не было, но в такую ночь, когда снаружи в окна яростно хлестали потоки дождя, и в самом доме что-то менялось, медленно, но неотвратимо, Люси была почти рада знакомой вони, которая даже вызвала у нее что-то вроде ностальгии.

Она чувствовала себя очень юной и больше всего хотела снова стать ребенком, той маленькой девочкой, для которой мир был черно-белым, и чтобы няня готовила ей сейчас постель, вложив под одеяло медную грелку на длинной ручке – для изгнания зябкой сырости.

– Хочешь, фокус покажу? – Лили Миллингтон по-прежнему резала сыр, а Люси так глубоко ушла в свои мысли, что даже не поняла, слышала она эти слова на самом деле или ей почудилось.