Дочь часовых дел мастера

Элоди действительно была рада. Ее мать фотографировали очень часто, но этот снимок, как она понимала, стал последним в ее жизни. И она выглядела на нем такой молодой – моложе, чем сейчас Элоди. Камера Кэролайн запечатлела приватный момент, когда мать была самой собой, а не той самой Лорен Адлер, и без виолончели.

– Я рада, – сказала она Пиппе. – Поблагодари за меня Кэролайн.

– Само собой.

– И тебе тоже спасибо.

Пиппа улыбнулась.

– И за книгу, и за то, что привезла все это сюда. Путь неблизкий.

– Да, кстати, я тут подумала, что мне будет недоставать этой твоей квартирки. Хотя езды до нее почти как до Корнуолла. Кстати, как твоя хозяйка приняла новость?

Элоди взяла бутылку:

– Допьем?

– Господи! Ты ей не сказала.

– Не смогла. Не хотела расстраивать ее прямо перед свадьбой. Она так вдумчиво отнеслась к выбору отрывка, который будет читать.

– Думаешь, сама обо всем догадается, когда медовый месяц пройдет, а ты не вернешься?

– Уверена. Чувствую себя погано.

– Сколько еще у тебя оплачено?

– Два месяца.

– Так ты хочешь?..

– Прожить их молчком, надеясь, что все как-нибудь рассосется.

– Могучий план.

– Есть еще вариант: продлить аренду и заходить два раза в неделю за почтой. Можно иногда подниматься наверх, чтобы посидеть тут, у окошка. Можно даже оставить тут мебель, мое старое колченогое кресло, мои разномастные чашки.

Пиппа сочувственно улыбнулась:

– Может быть, Алистер еще передумает?

– Может быть.

Элоди перевернула бокал подруги вверх дном. Ей не нравилось говорить с Пиппой об Алистере; разговор неизменно перетекал в расспросы, от которых Элоди чувствовала себя совершенно растерзанной. Пиппа вела себя бескомпромиссно.

– Знаешь что? Я есть хочу. Может, останешься со мной, перекусим вместе?

– Конечно, – ответила Пиппа, без лишних слов давая понять, что тема Алистера на сегодня закрыта. – Ты напомнила, и я тоже рыбки с картошечкой захотела.

Глава 9

Элоди планировала слушать музыку и в воскресенье, чтобы отдать наконец Пенелопе давно обещанный список, но накануне, между первой и второй бутылками красного вина, приняла решение. Она не пойдет к алтарю под видео, где Лорен Адлер играет на виолончели. Не важно, насколько эта идея по вкусу Пенелопе (а может быть, и Алистеру тоже?): ей, Элоди, становилось неловко, как только она представляла себя в фате и в белом платье, идущей навстречу огромному экрану, на котором играет ее мать. Все-таки это странно, разве нет?

– Ага! – ответила ей Пиппа, когда они сидели у реки, ели рыбу с картошкой и смотрели, как гаснут на горизонте последние отблески дня. – Да и вообще, ты ведь, по-моему, не любишь классическую музыку?

Это было правдой: Элоди предпочитала джаз.

Вот почему воскресным утром, едва в окно вплыли первые удары церковного колокола, Элоди уложила кассеты в отцовский чемодан и села в обитое бархатом кресло. Новое фото матери стояло на полочке с сокровищами, между акварелью миссис Берри с видом Монтепульчано и волшебной шкатулкой Типа; глядя на него, Элоди чувствовала, как разрозненные до того мысли выстраиваются в список конкретных вопросов, которые она хотела задать теперь двоюродному деду, – о матери, о доме на рисунке, о скрипаче. Но это после, а пока надо взять книгу Кэролайн и прочитать все, что там написано о женщине в белом. Когда она пристроила открытую книгу у себя на коленях, ей сразу стало так легко и хорошо, точно это было главным, тем, чем следовало заниматься сейчас.

«Жизнь и любовь Эдварда Рэдклиффа». Заголовок, конечно, немного слащавый, но ведь книга вышла в свет в 1931-м, так что не стоит судить ее по сегодняшним меркам. На клапане суперобложки имелась фотография автора, доктора Леонарда Гилберта, – черно-белый снимок молодого человека в светлом костюме, со строгим лицом. Трудно было сказать, сколько ему лет.

Всего в книге было восемь глав. Первые две рассказывали о детстве Рэдклиффа, его семье, любви к народным сказкам, рано проявившихся художественных способностях, об особом интересе, который он питал к домам; здесь же выдвигалась идея о том, что тема «дома» и вообще закрытого пространства, центральная для его творчества, стала, видимо, следствием беспорядочного воспитания. В третьей и четвертой главах описывались ранние успехи Рэдклиффа в Королевской академии и история возникновения Пурпурного братства, говорилось о его участниках. Пятая глава была посвящена личной жизни художника, в особенности его отношениям с Фрэнсис Браун, которые привели к помолвке; и лишь в шестой, посвященной тому периоду в жизни Эдварда Рэдклиффа, когда он создал свои самые поразительные работы, наконец-то появлялась Лили Миллингтон, натурщица.