– Что? – спросила она. – Что случилось?
Ужасная мысль промелькнула в голове, заставила отойти от него и обхватить себя руками.
– Это… из-за того, что я не «чистая»? Потому что меня… создали?
Что бы его ни мучило, вопрос только ухудшил положение.
– Нет, – горестно ответил он. – Как ты могла такое подумать? Я не Тьяго. Ты обещала, Кэроу. Ты обещала помнить, что я тебя люблю.
– Что тогда, Акива? Почему ты так странно себя ведешь?
– Если бы я знал… О, Кэроу! Если бы я только знал, что Бримстоун тебя спас… – Он отбросил волосы назад, проведя сквозь них пальцами, и зашагал по комнате. – Я думал, что он с ними, против тебя, а ты его любила как отца, и от этого его предательство казалось еще отвратительнее…
– Нет. Он тоже хочет мира. И может нам помочь…
Его взгляд – такой несчастный – заставил ее замолчать.
– Если бы я знал, Кэроу, – сказал Акива, – я бы поверил в спасение. Я бы ни за что…
У Кэроу зашлось сердце. Что-то было неладно, совсем неладно. Она понимала, но боялась спросить, не хотела слышать, и в то же время знать было необходимо.
– Чего бы ты не сделал? Акива, чего?
Он остановился, обхватил ладонями голову.
– Помнишь, в Праге ты спросила, как я тебя нашел?
Кэроу помнила.
– Ты сказал, это было нетрудно.
Он достал из кармана сложенный лист бумаги и с явной неохотой отдал ей.
– Что?.. – начала было она, но осеклась и стала разворачивать листок. Руки неудержимо дрожали, сильно изношенный сгиб разошелся, разделив на две половины ее автопортрет с надписью:
Это была страница из альбома, оставленного в лавке у Бримстоуна. Осознание пришло мгновенно: листок мог оказаться у Акивы лишь одним путем.
Кэроу ахнула. Все встало на свои места. Черные отпечатки ладоней, голубое пламя, которое уничтожило порталы и магию и положило конец делу Бримстоуна. И слова Акивы, объясняющего, зачем это нужно.
Чтобы закончить войну.
Давным-давно, когда они вместе мечтали о конце войны, то думали, что этого можно достичь, установив мир. Но оказалось, мир – не единственный путь покончить с войной.
Она все поняла. Тьяго выболтал самую главную тайну химер, потому что рассчитывал, что тайна эта умрет вместе с Акивой. А она –
– Что ты сделал? – все еще не веря, спросила она прерывающимся голосом.
– Прости, – прошептал он.
Черные отпечатки, голубое пламя.
Конец возрождению.
Руки Акивы, его ладони, которыми он держал ее в танце, во сне, в любви, костяшки пальцев, перецелованные и прощенные ею, были покрыты новыми метками. Полностью.
– Нет!
У нее вырвался крик, долгий и умоляющий, потом она схватила его за плечи – ногти впились в кожу, – схватила и не отпускала, заставила смотреть ей в лицо.
– Говори! – потребовала она.
Хриплым голосом – скорбным, невыносимо печальным – Акива произнес:
– Они погибли, Кэроу. Слишком поздно. Они все погибли.
Эпилог
Брешь в небе не представляла собой ничего похожего на хитроумный, устроенный наподобие птичьего вольера портал Бримстоуна. Двери не было, охранника тоже. Защитой ей служило лишь неведомое местоположение в вышине над Атласскими горами, да узость – размах крыльев у серафимов и то больше.
Удивительно, что по прошествии столь долгого времени Разгуту все-таки удалось отыскать брешь.
«Может быть, – подумала Кэроу, глядя на существо, – не так уж и удивительно, что самое неприятное событие в жизни отпечатывается в памяти ярче любой радости». Теперь она поняла, почему болью расплачивались за магию: боль сильнее удовольствия. Сильнее всего.
Сильнее надежды?
Перед глазами встал объятый смертельным огнем Лораменди, словно она сама была там: пламя пожирает трупы химер, которые колышутся в нем, подобно лоскутам выброшенной ткани, а Акива с башни наблюдает за всем этим, вдыхая насыщенный прахом ее народа воздух. Она помнила запах дыма, и подумала, что пепел все еще оставался на его коже, когда она целовала его.
Благодаря ей он остался в живых и совершил это.
И все-таки она не могла его убить, хотя он сам принес из Праги ножи и упал бы на колени, чтобы упростить ей задачу.
Она покинула его, и после всего случившегося расстояние между ними все увеличивалось и увеличивалось. Это было так несправедливо. Внутри поселилась ноющая пустота, ставшая теперь ее сущностью. Самая слабовольная часть ее души хотела ничего не знать о предательстве Акивы, вернуться назад, к ослепительному, ничем не омраченному счастью.
– Ты идешь? – спросил Разгут, протискиваясь сквозь пробоину в мире, половина его тела уже проникла в Эрец.
Кэроу кивнула. Оставшаяся половина тоже исчезла, и Кэроу, вдохнув сырой воздух, собралась с силами, чтобы последовать за ним. Счастья больше не было. Но, несмотря на страдания, теплилась еще надежда.
Что Бримстоун дал имя ей не просто из прихоти.
Что это еще не конец.