Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх

Но мама и бабушка Варвара Ильинична не прекращали переписки с родными: и с той частью Гучковых, которые все эмигрировали в Париж, и с Рахманиновыми-Зилоти, которые оказались в Америке. С детства помню вечные разговоры – или мама бабушке сообщает, или бабушка маме, что вот дядя Саша написал письмо. «Какой дядя Саша? Дядя Саша из Америки или дядя Саша из Парижа?» То есть либо Зилоти, бабушкин родной брат, либо Гучков, мамин дядя…

Сейчас я понимаю, что вот это было уже всерьез опасно. Ведь Александр Иванович – самый «вредный» из всех Гучковых, единственный, о котором мы в общественных местах слышали. Если упоминался Гучков, то это всегда имелся в виду дядя Саша. Но просто так он не упоминался! А непременно с одним-двумя ругательными эпитетами.

Мы давно уже жили отдельно от бабушки, она осталась в нашей квартире на Долгоруковской. Бабушка к нам приходила – у нее была такая самодельная сумочка-мешочек на очень красивой ленточке, своего рода ридикюль, сама себе сшила, – приносила письма, их читали друг другу, делились… Раньше в бабушкином ридикюле были еще и письма от дяди Юры, старшего маминого брата, оставшегося в России: он не вылезал из ссылок со своей фамилией Гучков. Но письма от дяди Юры больше не приходили. Незадолго до папиного ареста он сгинул в Карагандинском лагере. Для бабушки и мамы это было большое горе.

Насколько я знаю, Рахманинов с нами не переписывался, он писал сестрам Трубниковым, с которыми был очень близок, – своей и нашей родне. Но именно в эти годы я получила от него заочный привет.

Дело в том, что у нас среди каких-то вещей в ванной издавна стояла большая картонка – так она называлась. Бывали тогда чемоданы, кожаные или дерматиновые, или даже фанерные, а еще был особый вид тары – картонки. Они и сейчас у меня есть, где-то стоят на полатях. Помните: «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку»? Вот и у нас в доме была такая заветная картонка, которую мы очень в детстве любили. Под Рождество мама доставала из нее старинные елочные игрушки, ими наряжали елку. И еще там хранилось маленькое детское белье. Но я на него раньше не очень обращала внимание, а здесь мама вынула его и сказала, что оно ей досталось от Рахманинова. Покидая Россию, Рахманинов передал маме целый чемоданчик детских вещичек. Потому что он уезжал с двумя уже к тому времени подросшими девочками, а это младенческие вещи, которые мама берегла. А у меня уже был сын Алеша. И мама мне весь этот чемоданчик отдала – когда немножко подрастет ребенок, то будут у него вещи от дяди Сережи. Причем они были из особых материалов, о которых я раньше даже не подозревала. Существовал, оказывается, такой «льнобатист», еще тоньше, чем обычный батист, и вот из него шились распашоночки. К тому же дядя Сережа Рахманинов был очень передовой человек, и он уже не пеленал своих детей, как в те годы было принято, а они у него «ходили» в штанишках. Я была очень удивлена, но обнаружила чуть ли не десять или двенадцать пар этих штанишек, что-то типа наших подгузников – уже не на новорожденного, а примерно на полугодовалого ребенка. И когда моему Алеше исполнилось полгода, то оказалось, что все, кто к нам приходил, первый раз в жизни видели, чтобы такой маленький ребенок был в штанишках. Мне особенно нравилось это – красоваться перед моими подружками. Ни у кого я больше таких штанишек не видела. Думаю, что у дяди Сережи они были откуда-то из Европы. Потом такие же штанишки я сама шила для всех своих детей, потому что эти постепенно изорвались – старшим достались «рахманиновские штанишки», младшие носили уже мною сшитые. Шила я непрерывно. Я всю мою молодую, взрослую, зрелую жизнь шила, шила и шила.

А ботиночки для Алеши мама вязала крючком сама, рассказывая, что в свое время на уроках рукоделия в Алферовской гимназии их научила преподавательница вязать распашонки и детские ботиночки – на всякий случай. Вот и пригодилось.

Вскоре мы узнали, что наших томских друзей Георгия Михайловича и Софию Николаевну Пригоровских тоже арестовали. К счастью, дочку Наташу они оставили на попечение дальней родственницы, которая приехала за ней и увезла в Москву. До войны мы навещали Наташу, иногда на выходные брали ее к себе, шили ей платьица. Потом они уехали в эвакуацию, и их следы затерялись. Родственница была очень пожилая – выдержала ли она эвакуацию? А Наташа?

25

Беда не приходит одна. 27 октября 1938-го исполнялся год, как папу арестовали. А накануне, 26 октября, мой муж Сережа умер буквально у меня на руках. Вот когда я вспомнила про утерянное кольцо и папины слова: «Ах, как нехорошо…» Во всем были звезды виноваты.