Дочь фортуны

За последние годы мисс Роза не пошила себе ни одного платья: она продолжала носить прежние наряды, даже не подозревая, что они давно вышли из моды. Комната для рукоделия пребывала в запустении, собрание чепцов и шляпок пылилось в коробках: для выходов на улицу Роза теперь предпочитала черный платок, как у чилиек. В свободные часы она перечитывала классическую литературу и наигрывала на фортепиано меланхоличные пьесы. Она сознательно и методично скучала – таково было ее наказание. Отсутствие Элизы превратилось в хороший предлог для траура по всем несчастьям и потерям ее сорокалетней жизни, в первую очередь – по любви. Это чувство приглушенной боли ни на минуту не отпускало Розу, как шип под ногтем. Приемная мать мучилась еще и от сознания, что воспитывала дочь во лжи; теперь она не понимала, зачем изобрела эту историю с корзинкой и батистовыми простынями, с невероятным норковым одеяльцем и золотыми монетами, ведь правда была гораздо приятнее. Элиза имела право знать, что обожаемый ею дядюшка Джон – на самом деле ее отец, что она, Роза, доводится Элизе тетей, а Джереми – ее дядя, что Элиза – часть семьи Соммерс, а не подобранная из милости сиротка. Роза с ужасом вспоминала, как волокла девочку к дому призрения – сколько же лет ей тогда было? Восемь или десять, совсем еще крошка. Если бы Роза могла начать все сначала, она стала бы совсем другой матерью… Разумеется, вместо объявления войны она бы поддержала Элизу, когда та влюбилась; если бы она так себя повела, ее девочка была бы жива, это я виновата, что Элиза, убежав из дома, нашла свою смерть, вздыхала мисс Роза. Следовало вспомнить о собственном опыте и понять, что для женщин из их семьи первая любовь – это потрясение. Самое печальное, что теперь мисс Розе не с кем было говорить об Элизе, ведь няня Фресия исчезла, а Джереми, едва заслышав имя беглянки, поджимал губы и выходил из комнаты.

Роза все вокруг заражала своей скорбью; за последние четыре года дом приобрел мрачный облик мавзолея, а еда стала таким второстепенным делом, что Роза питалась чаем с английским печеньем. После ухода няни Фресии Розе не удалось нанять приличную кухарку, да она и не усердствовала с поисками. Чистота и порядок теперь оставляли ее равнодушной; вазы простаивали без цветов, а половина растений в саду засыхала от недостатка внимания. Четыре зимы подряд пестрые летние занавески висели в гостиной, и никто не утруждался вовремя поменять их на зимние.

Джереми не донимал сестру упреками, съедал любое месиво, которое ставили перед ним на стол, и ничего не говорил, когда его рубашки оказывались плохо выглажены, а костюмы не почищены. Он где-то читал, что с одинокими женщинами происходят опасные перемены. В Англии практиковали чудодейственное средство против истерии, состоявшее в прижигании каленым железом определенных точек, но эти прогрессивные веяния еще не достигли Чили, где подобные недуги до сих пор исцеляли святой водой. Так или иначе, тема была деликатная, Джереми даже опасался ее затрагивать в разговорах с Розой. Деликатность и молчание настолько вошли у них в привычку, что он не знал, как утешить сестру. Джереми старался подбодрить ее с помощью контрабандных подарков с кораблей, но он совершенно не разбирался в женщинах и являлся к сестре с ужасными предметами, которые вскоре исчезали в недрах шкафов. Джереми и не подозревал, как часто Роза приближалась к креслу, в котором он курил, готовая броситься к ногам брата, уронить голову ему на колени и рыдать до бесконечности, но в последний момент в испуге отступала, потому что для брата с сестрой каждое слово нежности звучало как ирония или непростительная чувствительность. Печальная несгибаемая Роза соблюдала приличия в силу дисциплины, у нее было ощущение, что ее поддерживает только корсет, а стоит его снять – и она развалится на кусочки. Ничего не осталось от ее веселья и озорства, от ее вызывающих мнений и бунтарских выходок, от ее дерзкого любопытства. Роза сделалась тем, чего всегда так страшилась: викторианской старой девой.

– Это обычная перемена, в таком возрасте все женщины теряют равновесие, – объяснил немецкий аптекарь и прописал пациентке валерьянку от нервов и рыбий жир от бледности.

Капитан Джон Соммерс устроил собрание в библиотеке – у него было что рассказать брату и сестре.

– Помните Джейкоба Тодда?

– Того пройдоху, который кормил нас сказочками о миссии на Огненной Земле? – вспомнил Джереми.

– О нем и речь.

– Если я не ошибаюсь, Тодд был влюблен в Розу, – улыбнулся Джереми и подумал, что они, по крайней мере, убереглись от родства с этим вралем.

– Он переменил имя. Теперь он зовется Джейкоб Фримонт и сделался журналистом в Сан-Франциско.

– Ну и дела! Значит, это правда, что в Соединенных Штатах любой прощелыга может начать жизнь заново.

– Джейкоб Тодд сполна расплатился за свои грехи. По мне, так это прекрасно, что есть страна, где тебе предоставляют второй шанс.

– А о чести можно позабыть?

– Джереми, честь – это еще не все.

– Да разве есть что-то еще?