Дочь генерального секретаря

Je ne regrette rien.* Хотя название квартала на склонах холмов Менильмонтана звучало иронично и во времена, когда здесь родилась Эдит Пиаф. Тогда здесь еще жили французы. Сейчас их нет, или почти. Североафриканский Гарлем. Под двойным доминионом вдоль рю Бельвиль то кошерное мясо, то мергезы, и на вывесках Зеленый Полумесяц сменяет Звезду Давида и наоборот. Если бы у меня спросили о способе решения арабско-израильского конфликта, я бы ответил не задумываясь: "Бельвиль".

* Я ни о чем не жалею (фр.)

В начале рю Туртий я покупаю пачку сигарет, в конце выпадаю в осадок и вытягиваю ноги в югославском кафе.

За немытой витриной - рю Рампонно с видом на мой дом. Катясь под уклон (советская газета еще напишет: "ПО НАКЛОННОЙ ПЛОСКОСТИ"), жизнь моя остановилась здесь.

Братья-славяне перевозбуждены. Кроме ругательств, я понимаю только, что в нашем квартале кого-то убили. Гашу окурок в алюминиевой пепельнице, допиваю кофе и выкладываю на мрамор три франка.

В окне на пятом этаже два силуэта - дочь и роковая женщина по имени Инеc.

Анастасия прыгает на шею:

- Папа пришел!

- Мы уже волновались, - говорит Инеc. - Как было?

- Нормально.

Консервированная фасоль и размороженные бифштексы из родного супермаркета. Ничего нет вкусней. Инеc приносит бутылку "Кроненбура". Потому что в семье событие. Первый день Анастасия во французской школе.

- Что-нибудь понимала?

- Манже. Учительница показала на тарелку и сказала: "Манже".

Будет говорить на языке цивилизации. Хмельные слезы выступают мне на глаза.

- Иностранцев в классе много?

- Все иностранцы. Одна девочка японка. Но русская только я.

- А учительница?

- Француженка. Только не учительница, а метресс. Мама, мне холодно без трусов.

- Завтра получишь. Надо бы ребенку еще одни трусы, а то чуть что катастрофа.

- Хочу с сердечками. Которые в "Призюнике". А еще хочу, чтобы у меня был зизи. Хочу писать стоя, как мальчики.

- Она в школе так и сделала. Трусов при этом не снимая.

- Почему?

- Там вместо туалета дырка. А вокруг следы людоеда.

- Однажды в Париж приехал один американский писатель. У него тоже была дочь, и даже две. Он был знаменитый писатель, а они писались в трусы. Сортиры здесь не для девочек со вкусом.

- Еще есть девочка из Югославии. У ее папы с мамой кафе, которое напротив. Они богатые, но ее бьют.

- Видишь? Мы, хотя и бедные, не бьем.

- А почему мы бедные?

- Потому что свободные.

- В Москве не были?

- Нет.

- Зато в Москве у нас все было. Даже телевизор. Почему вы все оставили?

- Доедай.

- Не хочу. Я телевизор хочу...

Перед сном транзистор, который я нашел в мусоре на улице, сообщает, что в квартале Бельвиль шестью выстрелами из пистолета убит политэмигрант-журналист.

- Квартал у нас однако.

- И богатых убивают точно так же.

- Был бы хотя бы пистолет...

- Не Техас. Без разрешения не купишь.

- Можно и без. Мне на Блошином рынке предлагали. Но дорого, месяц жизни...

- Против государства защищаться невозможно. Висенте всегда говорил, что если он жив, то только благодаря Франко. Тому, что нет решения убить.

- То есть, быть фаталистом?

- Другого выхода нет.

Чувствуя себя безоружным, уснуть я не могу...

Мы с Мустафой купили сигареты и спиной к продавщице сняли со стеллажа журналы - он "Люи", я "Плейбой". Глянцевые страницы застлали мне глаза фактом свободы.

Картонки ждали нас у дверей табачной лавки. Мы приняли их на грудь и двинулись под мокрым снегом. Он снисходительно взглянул:

- У тебя от этого встает?

- Мустафа! В первые дни у меня даже на аптеки вставал.

- То есть?

- На витрины с рекламой.

- Там же груди одни.

- И тем не менее.

- А сейчас?

- Прошло. На аптеки...

- Пройдет и на журналы, - пообещал старик. - И на фильмы пройдет.

Дочери у него работали в Германии, и хотя был он жилистый и сильный, но весь уже седой - даже волосы на груди.

- Может, - предположил я, - у тебя вообще прошло.

- У меня? - Глаза, печальные по-библейски, вспыхнули гордым огнем. - А вот в субботу сходим на Пигаль - давай? Там ты увидишь.

- Давай сходим.

Бригада мрачно курила в ожидании обеда.

- Ты бы зашил себе штаны, Алехандро, - сказал Мигель. - А тебе, Мустафа, побриться бы не мешало. Как вы в таком виде на люди выходите? Не понимаю. Поэтому они нас и презирают. Из-за таких, как вы.

Игнорируя, Мустафа отвинтил пиво:

- Тома, русо!

- Надо следить за собой, - Мигель раскрыл наваху и вспорол багет. Иначе ничего у вас во Франции не выйдет. Так и останетесь неудачниками. А как вы думали? Во Франции самое главное внешность. Вот посмотрите на Али.

Мустафа огрызнулся по-арабски, всем видом выказывая, что е... нравоучения.

- Мигель, - сказал я, откусывая сэндвич. - Давайте сходим на Пигаль, а? В субботу, всей бригадой.

- Куда?

Али с Васко засмеялись.

- На пляс Пигаль.

- Ходер!* - Бригадир даже перестал жевать. - Я ведь женат.

- Я тоже, - сказал Мустафа.

- Сравнил! Твоя в пустыне, а моя в Версале.

Али засмеялся.

- Жены боится...

- Не жены, - сказал Мустафа. - Боится проституток.

- Кто, я?

- И знаешь, почему? Потому они француженки.

- Я - проституток? Лас путас - я? Ходер! Коньо! Me каго ан ля мар!..**

* Е... (исп.)

** Б...? Е...! П...! Сру на море! (исп.)

- Так как?