Дочь генерального секретаря

Думку, на которой сидела, она унесла с собой в кошелке. Сидеть было жестко. Над головой мотался маятник.

Ушла уборщица Аза, молодая и красивая татарка. Спустилась другая, худая и высокая. Отнесла швабру с ведром и вернулась. Под халатом ситцевое платье на бретельках. Застежка сбоку сколота булавкой, что не скрывает салатовый цвет трусов. Руки исколоты, под мышкой кустик белесых волос, под глазом синяк.

- Так чё, слетаю на Смолягу? Я Тосей буду. - Она взболтнула грудь. Поллитру ставишь, вся твоя.

- Еще не заработал.

- Не голубой?

- Обычный.

- Я и сама могу поставить. Авансом, а?

По обе стороны от входа смотровые оконца. За немытым стеклом мелькнул иностранный силуэт. Сиденье за Александром хлопнуло.

Впустив Инеc, он заложился на крюк.

- Но это же дворец!..

Он обнял ее сзади и, давая почувствовать сквозь джинсы, привел в движение мускул.

- Наш до восьми утра.

С собой Инеc принесла кулек маслин из "гастронома" на Смоленской. Но не испанских. Черных греческих.

Косточки они обсосали до потери вкуса. Солнце сияло за немытыми оконцами, когда он поднял крюк. "Выпей соку", - сказал он. Глаза у нее были огромные и как в тумане.

- С похмелья, что ль? - спросила бабка, принимая объект.

В метро все ехали на работу.

Положив ему голову на плечо, Инеc уснула, но прежде чем продолжить на матрасе, зачеркнула на стене еще один день.

Актовый зал был полон. _

"Красный" диплом на курсе был единственным. Его без лишних слов вручили Перкину.

Потом на сцену вызвали "посланницу будущей Испании". На выпускном экзамене по научному коммунизму Инеc возникла насчет Чехословакии, но диплом ей все равно дали и даже вручали его с помпой, высказав надежду, что на Западе она понесет людям правду о стране, которую ей довелось узнать.

Глядя себе под ноги, Инеc стала спускаться.

Александр встал навстречу - и зал внезапно онемел. Так, что где-то далеко послышалась сирена "скорой помощи".

Президиум смотрел на них сверху.

Они повернулись к выходу, он обнял ее за бедро. Ковровая дорожка казалась бесконечной. Ряды выпускников и их родителей поворачивались вслед.

За дверью она прижала диплом к груди:

- Неужели все кончилось?

На солнце стало черно в глазах. Асфальт продавливался под ногами. Двор, проходная. Они пересекли проспект. Учебная территория за высокой решеткой была пустынна. Здания, корты, стадионы... Никого. Только вдали под солнцем две фигурки - Перкин с матерью.

У Перкина на голове пилотка из газеты. Эсфирь Наумовна была в соломенной шляпке с парой лакированных вишен, на руках нитяные перчатки.

- Поздравляю, - сказал Александр.

- Было б с чем...

- "Красный" же диплом!

- А в аспирантуру сына замдекана. С "синим".

Еще на первом курсе профессор, потрясая курсовой работой Перкина, кричал, что он бы за это сразу ученую степень - гонорис кауза!

- Не тебя?

Перкин мотнул головой.

- Свободное распределение, - сказала его мать. - На все четыре стороны.

- Одна пока открыта, - заметил Александр. - До Вены, а там куда угодно. Хоть в Иерусалим, хоть в Гарвард.

- О чем ему и говорю.

Перкин сжал челюсти.

- Вот так уже неделю - как бык. - Повернувшись к Инес, мать Перкина перешла на идиш.

- Инес из Парижа, - сказал Александр.

- Откуда?

Перкин буркнул:

- Сказано тебе.

- Лева, не хами. А я подумала, что вы нашли себе... Средство передвижения, как говорится. По-русски девушка не понимает?

- Я понимаю, понимаю, - заверила Инеc.

- Ой, извините... Лев, надень панамку! Удар сейчас хватит. Остановите его, Александр...

Перкин отбросил руку:

- Все меня вытолкнуть хотят. Неужели даже ты не понимаешь, что это родина?

Ему было семнадцать, когда Александр с ним познакомился на лекции. Голова у него была забинтована. Он только что похоронил отца, а вдобавок был избит шпаной. Ударили кастетом, а потом ногами. Но он держался, этот вечно небритый мальчик, вещь-в-себе. "Ночь хрустальных ножей" на факультете стояла все пять лет. Он был единственный, кто выжил. Для того, чтобы оказаться с "красным" дипломом в тупике. На выжженном пространстве Ленинских гор.

Под черным солнцем.

Толпу нахмуренных красавиц возглавляла Пола.

- Мы к Инеc.

- Она в Москве.

- Ничего, мы подождем.

В квартиру вторгся запах традиционной женщины. Косметики, лаков, духов. От чая польки отказались.

- Можно курить?

Щелкая зажигалками, они озирались и переглядывались, выгибая выщипанные брови. Брюнетка взглянула на пишущую машинку.

- Говорят, что вы писатель...

- Не врут.

- Что, и публикуетесь?

- Где?

Пять лет прожив в условиях соцреализма, она настаивать не стала. Сигаретный дым плыл за окно. От чаю они снова отказались. Когда Александр вышел за пепельницей, польки разом заговорили, артикулируя чувство, вызванное выбором Инеc.

Брюнетка встретила вопросом:

- "Защиту Лужина" читали?

- Естественно.

- А шахматы есть?

Из серванта он достал хозяйскую коробку. У белых не оказалось королевы. Она вынула из сумки флакончик с перламутровым лаком и убрала руки за спину. Ему достались черные.

- Мат... Еще?

Александр напрягся так, что все извилины заныли. Но продержался он не дольше. Третью он тоже проиграл. Брюнетка спрятала лак и защелкнула сумку.