Дочь генерального секретаря

Слева от нашей двери к бетонной стене придвинуты два цеховых стеллажа. Перед ними железный стол со скамьями, тоже железными и холодными, почему мы их сначала устилаем специально заготовленными картонками. Стол накрывается прихваченным по пути из мусорного бака номером газеты Le Monde. Как человек семейный, Мигель утратил интерес к внешнему миру. Поэтому он садится лицом к нам, глазами, обращенными в гараж. Мы курим и наблюдаем, как разъезжаются французы на обед. Малолитражки секретарш, спортивные машины молодых специалистов (моих ровесников), большие и тяжелые лимузины седовласых боссов. Отъезжают задом от стены, разворачиваются и под врата - на серый свет полудня. Уезжают все. Остается ароматный запах выхлопов. Бетонно, пусто, сумрачно и стыло. Ворота опускаются, становится уютно. Из газеты Мигель по соображениям гигиены выбрал только срединные листы, где внутренние их дела, экономика, финансы. Веет скукой, тем более, что фотоснимков из снобизма газета не печатает.

- Его только за смертью посылать! - Мигель закуривает вторую сигарету. - Все они такие, португальцы.

- Индию зато открыли, - говорю я.

- А мы Америку! Подумаешь, Индия. Третий мир.

Мы не оспариваем их превосходства. Тем более, что Мустафа из Марокко, в прошлом испанского, а у меня с Али - испанки-жены.

Стук ногой по жести. Али вылезает и бежит к воротам - нажать красную кнопку.

Васко бухает на стол картонку: "Разбирайте, где чье!" Сам садится и развинчивает пиво "Вальтазар". Бутыль на полтора литра с зелеными ярлыками и пластмассовой головкой. Протягивает.

- Давай, Алехандро!

- Васко у нас богач, - говорит Мустафа. - Всегда зеленое берет.

Обеденный "Вальтазар" старика в удешевленном красном исполнении.

- Два франка разницы.

- Да, но зачем их отдавать? Градус тот же самый. А экономии полсотни в месяц. В год шестьсот.

Васко открывает рот.

- Шесть сотен? Это ж целая неделя?

- О чем и речь.

Через стол Мигель сказал:

- Слушай сюда, Васко... - Карманной навахой он лезвием к себе взрезал кусок "багета", выложил белое нутро батона влажными лиловыми ломтями ветчины. После чего сказал, что Васко наживет себе с желудком неприятности, если и дальше будет пиво натощак. - Гастрит! А то и чего похуже, - добавил Мигель, неизвестно как наживший себе в "дуз Франс" язву желудка.

Васко ударил себя по литой стали живота.

- Гвозди могу переварить. - Он выдул четверть бутыли. - В Анголе, когда я дезертировал, я эту съел...

- Неужто крысу? - и Мустафа заранее сплюнул.

- Нет. Эту, как ее по-французски?

- Скажи по-португальски, я пойму, - предложил Мигель, а когда Васко сказал, кивнул... - Запомни. По-французски значит "la hiena".

На этот раз Мустафа плюнул с искренним отвращением.

Я посмотрел на Васко новыми глазами.

- И ничего?

- Ты видишь.

- Как ты ее поймал?

- Сам не знаю.

- Имел оружие?

- Только нож.

Мигель пояснил:

- Голод, Алехандро, оселок разума. - Он переломил свой сэндвич и меньшую половину протянул португальцу. - Поешь, Васко. Да не спеши, полтора часа наши. А есть нужно, ты слушай сюда! не ам-ам. Осмыслять при этом надо, что и как в тебя входит. Ты не смейся, дело говорю.

Но Васко набил себе рот и поспешил забить лучшее спальное место на стеллаже - нижнее, где потемней. Он лег прямо на железо и закрыл глаза, перекатывая при этом желваками: дожевывал. А когда на том же уровне соседнего стеллажа, подстелив картонки, устроился Али, португалец уже крепко спал.

Я сходил к мусорному баку за газетами. Обмотался ими, прихватил картонку и влез на среднюю полку. Как будто я еду, а они мои попутчики. За столом Мигель, покончив с йогуртом, непрерывной ленточкой спускал с яблока золотистую кожуру, а Мустафа доедал банан, толстый, шершавый и снежно-белый. Фрукты в этой стране едят не только дети. Даже такие вот сугубые мужики этим нимало не смущаются. Я влез в картонку с головой. Натянув на кулаки рукава свитера, зажал их между бедер и под скупой диалог по-испански закрыл глаза. Я их не очень понимал, но было ощущение, что все путем. Что наконец я сел в тот самый поезд. Хорошо бы, конечно, сесть в этот поезд в возрасте Васко, а не в середине жизни - когда не так просто приобщаться к физическому труду. Что я делал все эти годы? Господи, эти тридцать без малого лет? Лежа лицом к картону, пахнущему по-западному, хотя и неизвестно чем, я мысленно упростил свой случай - так рассказываешь свой невероятный роман человеку хоть и в элегантном, но штатском, который поминутно зажигал желтую сигарету из маисовой бумаги, тычет в машинку двумя пальцами.

Опуская при этом второстепенные сюжеты.

Например, такой...

Однажды в московском метро они с Инеc столкнулись с девушкой, лицо которой искривилось, как от боли. Красивая, высокая и в западной дубленке сразу видно, дочь.

- Не помните меня?

От беременности глаза Инеc стали еще больше и смотрели прямо насквозь, но он был вполне уверен.

- Нет.

- Нас отправили за границу, и меня к вам привезли. Я вам собаку подарила...

Он кивнул:

- Милорд.

- Он еще жив?

- Надеюсь. Он той же осенью сбежал.

- Как это было?

- Мы с ним гуляли по ночам. Он вырвал поводок. Я не догнал.