Дочь Империи

Мара лишь слегка кивнула. Накойя призвала на помощь рабыню, менявшую белье в колыбели: управиться с наследником Акомы в одиночку ей было не под силу. Тот голосил во все горло, так что даже лицо у него покраснело. В конце концов Мара встала, наклонилась над малышом и покачала бусами, чтобы его отвлечь. Вскоре пронзительный вопль сменился - ко всеобщей радости - заливистым смехом, и Мара вернулась к своим мыслям.

Нельзя допускать, чтобы Аракаси попал в подчинение к Бантокапи. У такого хозяина, как ее муженек, усилия всей сети агентов пойдут прахом. А еще того хуже - он предоставит эту сеть в распоряжение своего отца, и тогда в руках властителя Анасати сосредоточится чрезвычайно опасная мощь.

Необходимость действовать придала Маре смелости. Она должна безотлагательно приготовиться к прибытию Аракаси: его преданность должна принадлежать ей и никому больше. Охватив мысленным взором распорядок повседневной жизни ее супруга, Мара коротко бросила рабыне, хлопотавшей вокруг Айяки:

- Пусть позовут Джайкена.

Накойя удивленно подняла брови:

- Сюда? В детскую?

- Время не ждет.

Не тратя времени на дальнейшие разговоры, Мара забрала у рабыни влажный лоскут ткани и начала обтирать запачканную попку своего младенца.

Когда появился Джайкен, на его лице невозможно было уловить ни тени растерянности. Он низко поклонился и терпеливо ждал, пока его хозяйка закрепляла на тельце ребенка чистую набедренную повязку.

- У нас есть какие-нибудь документы, с которыми было бы желательно ознакомить нашего господина? - спросила она.

С трудом удержавшись от гримасы отвращения при упоминании властителя Акомы, Джайкен ответил:

- Госпожа, у нас всегда имеются в наличии документы, с которыми было бы желательно ознакомить хозяина дома.

Он поклонился, пряча лицо от Мары: ему было стыдно. Он чувствовал оскорбительную подоплеку своих слов: ведь они означали, что хозяин дома пренебрегает своими обязанностями.

От Мары не укрылось смятение управляющего.

Взяв Айяки на руки, она сказала:

- Тогда, я думаю, стоило бы послать писца в городской дом моего супруга... к трем часам пополудни.

Голос у нее при этом был сладким, как мед красной пчелы.

Джайкен постарался, чтобы его изумление не было слишком очевидным:

- Если ты считаешь это благоразумным, госпожа, так и будет сделано.

Мара отпустила его и увидела, что Накойя пожирает ее глазами, и в этих мудрых глазах светится мятежный блеск.

- Ты туговата на ухо, мать моего сердца, - мягко обратилась к ней хозяйка Акомы. – И в детской никогда не заходила речь о делах.

Няня быстро поклонилась, отчасти догадываясь о планах госпожи, однако представить себе намерения Мары во всей их полноте она не решалась даже в мыслях: это было слишком страшно. "И мне тоже страшно", подумала Мара и молча задалась вопросом: прислушается ли богиня мудрости к молитвам жены, которая умышленно провоцирует мужа, и без того известного своей раздражительностью и необузданным нравом?

Бантокапи с трудом оторвал голову от скомканных, влажных от пота подушек. Все перегородки были закрыты, но даже роспись, выполненная в алом, коричневом и желтом цветах, не могла полностью заслонить послеполуденное солнце, заливающее сад. Золотое сияние просачивалось в спальню, бросая теплый свет на сбившиеся простыни и на спящую Теани. Властитель Акомы вглядывался в округлую линию ее бедра, в полные губы, изогнутые в улыбке. Вот это женщина так женщина, подумал он. От ее наготы у него перехватывало дыхание; стройная фигурка Мары никогда не вызывала в нем такого волнения. Когда они только поженились, вожделение к жене говорило в нем довольно внятно; но теперь, отведав восторг, который даровала ему Теани, он понимал: его чувства к Маре проистекали из желания господствовать над дочерью знатного вельможи и вознаградить себя за то, что его опыт общения с женщинами был чрезвычайно скуден... до того как он стал властителем. Когда родился сын, он пытался вернуться к исполнению своего супружеского долга, но Мара при этом лежала неподвижно, как труп, а какой мужчина сохранит интерес к женщине, с которой и позабавиться нельзя?

Странные умственные увлечения Мары, ее любовь к поэзии и пристрастие к улью чо-джайнов вызывали у Бантокапи головную боль, и ничего больше. Зато с любовницей все обстояло по-другому. С молчаливым восхищением он загляделся на длинные ноги Теани. Простыня скрывала ее бедра и спину, но красновато-золотистые волосы, столь редкие в Империи, спадали с плеч ослепительной волной. К Бантокапи был обращен затылок Теани, но он хранил в воображении совершенство ее лица: полный чувственный рот, который доводил его до безумия, прямой точеный нос, высокие скулы и янтарные глаза, приковывавшие к себе восхищенные взгляды каждого встречного мужчины. Ее неотразимое обаяние заставляло Бантокапи сильнее ощущать мужское начало в самом себе, и его возбуждало даже медленное дыхание спящей возлюбленной. Он протянул руку, желая коснуться ее круглой упругой груди, и в этот момент кто-то постучал в дверь.

Ищущие пальцы Бантокапи сжались в кулак:

- Кого еще там принесло?..