Дочь Империи

В странной тишине занимался рассвет следующего дня. Гости разъехались; от имени новобрачных их провожали властитель Анасати и Накойя. Слуги раздвинули двери брачной хижины, и внутрь ворвался чистый, свежий после дождя воздух, а с ним и голоса пастухов, выгоняющих стада на дальние луговые пастбища. Мара вдохнула запах влажной земли и цветов, и в ее воображении возникло видение прекрасного сада, омытого дождем. По природе Мара была из тех, кто встает рано, но в утро после первой брачной ночи традиция не позволяла ей подняться раньше мужа. А именно теперь, больше, чем когда-либо прежде, безделье казалось особенно невыносимым: у нее оставалось слишком много времени для размышлений, и ничто не отвлекало от ноющей боли во всем теле. Она металась и злилась, а Банто тем временем спал тяжелым сном.

Взошло солнце, и в брачной хижине стало душно. Мара позвала слугу, чтобы он открыл настежь все перегородки, и когда лучи полуденного солнца упали на топорное лицо ее супруга, он застонал во сне. С каменным лицом Мара наблюдала, как он повернулся, уткнувшись носом в подушку и пробормотав короткое распоряжение: закрыть перегородки и опустить занавески. Прежде чем занавески были опущены, Мара успела отметить, что кожа у ее повелителя приобрела слег-ка зеленоватый оттенок, а на шее и запястьях выступили крупные капли пота.

Вполне осознавая, что его ожидает весьма мучительный приступ похмелья, молодая супруга ласково спросила:

— Муж мой, тебе нехорошо?

Банто застонал и послал ее за чокой. Похолодев при одном лишь воспоминании о том, что она от него вытерпела, Мара встала, принесла дымящийся напиток и вложила горячую чашку в трясущуюся руку властителя. Поскольку чока настаивалась на огне вое утро, она, вероятно, была слишком крепкой, однако Бантокапи выпил чашку до дна.

— Какая ты малышка, — поделился он с Марой своими наблюдениями, сравнивая собственную могучую руку с миниатюрной рукой жены. Голова у него раскалывалась, и, не придумав ничего лучше, он протянул руку и больно ущипнул Мару за сосок.

Она сумела удержаться от вскрика и даже не вздрогнула. Тряхнув головой, так чтобы распущенные волосы упали на плечи и прикрыли грудь, она проявила заботу:

— Нет ли у господина каких-нибудь пожеланий?

— Еще чоки, женщина. — Как видно, все-таки смущенный собственной грубостью, он следил за тем, как она наполняет его чашку. — Ох, у меня такое чувство, как будто все нидры с ближнего пастбища опорожнили желудки у меня во рту. — Он скорчил гримасу и сплюнул. — Помоги-ка мне одеться, а потом позови слуг, пусть принесут тайзовую лепешку и йомах.

— Хорошо, муж мой, — откликнулась Мара. — А потом?

Больше всего на свете ей сейчас хотелось бы оказаться вместе с Накойей в прохладном полумраке отцовского кабинета.

— Не приставай ко мне, жена. — Банто встал, потирая виски, и потянулся. — Потом ты будешь присматривать за домашними делами, но только тогда, когда мне не понадобятся твои услуги.

Мару пробирал озноб. С ужасом представляя себе ту роль, которую ей предстояло играть, она заклинала себя: надо это вынести. Однако выпивка и обжорство, на радость ей, притушили пыл молодого супруга. Он бросил пустую чашку на постель и потребовал, чтобы ему подали халат.

Мара принесла то, что требовалось, и помогла натянуть шелковые рукава на потные мясистые руки. Потом долго сидела в ожидании, наблюдая, как слуги наполняют водой ванну для властителя. Она обтирала губкой его спину, пока вода в ванне не остыла, и только тогда он позволил одеться ей самой. Хлеб и фрукты были Доставлены, но прислуживать ему за столом разрешалось только ей. Он запихивал в рот куски йомаха, и сок стекал у него по подбородку, а она смотрела на него и понять не могла, как это могло случиться, что у столь изысканного и многомудрого властителя Анасати вырос столь неотесанный сын. Но, вглядевшись повнимательнее в глаза этого грубияна, она вдруг с леденящей ясностью поняла, что и он, в свою очередь, наблюдает за ней не менее пристально… то был взгляд хищника, выслеживающего добычу. Мара ужаснулась: а ведь его упорно повторяемое заявление, что он не глупец и не болван, возможно, не было простым бахвальством. Душа у нее ушла в пятки. Будь Бантокапи всего лишь коварен, как властитель Минванаби, она нашла бы способ управиться с ним. Но если он к тому же и умен… Было от чего похолодеть.

— Ты очень умная, — высказался наконец Бантокапи, пальцем погладив ее запястье.

— Мои достоинства бледнеют рядом с достоинствами моего повелителя, — шепнула Мара и поцеловала костяшки его пальцев, чтобы переменить направление мыслей супруга.

— Ты ничего не ешь, — заметил он. — Все только думаешь о чем-то. Мне это не нравится в женщине.

Мара отрезала ломтик тайзового хлебца и подержала его в ладонях:

— Если мой господин разрешит?..

Когда она отщипнула кусочек, Бантокапи усмехнулся.

Хлеб казался безвкусным, но Мара усердно прожевала его и проглотила. Сыну властителя Анасати быстро прискучило созерцание ее мученической покорности, и он послал за музыкантами.