Дочь Каннибала

Наберись духу, Лусия. Сделай еще одно маленькое усилие, расскажи наконец все. Ты не закончишь эту книгу, если не скажешь все, что должна сказать. Про Рамона, например. Ведь ты нарисовала тут неверный образ. Ты совсем по-другому относилась к нему, не так, как дала понять на этих страницах. Я говорила, что он зануда, удручающе посредственный тип, и вы вполне можете спросить: «Если он так невыносимо скучен, зачем ты жила с ним?» И я вынуждена ответить: я его любила.

Поначалу, когда мы только познакомились, я испытывала к нему обычную безумную страсть со всеми присущими ей симптомами: сердцебиением, замиранием духа, предсмертной испариной, экстатическими восторгами от его голоса в трубке, от запаха его кожи, от его поцелуев. А потом все прошло. Умерло, как умирают все страсти. Погасло под пеплом рутины и презрения.

И вина в этом – моя, я знаю. Именно во мне умерли иллюзии и желания. Со мной всегда происходит одно и то же: катастрофа повторяется с чудовищной неумолимостью. По прошествии двух или чуть более лет я отправляю своего партнера в космос, или, быть может, сама отправляюсь на Луну. К этому времени все очарование пропадает, Мужчина превращается в одного из многих мужчин, с которым становится скучно до зевоты. Это открытие – не что иное, как разочарование.

У нас, у людей, страсти почти всегда кончаются именно так, разрушением внутреннего мира, однако тот факт, что это – один из самых распространенных видов безумия на нашей планете, ничуть не умаляет моего чувства ответственности и вины за то, что произошло. Тем более что некоторым из нас – как бы фантастично это ни звучало – удается избежать этого порочного круга. Я знаю женщину, которая уже четырнадцать лет замужем за неким архитектором, у них полный набор детишек их пятеро – сыновья, дочери, светленькие, темненькие, одним словом, комплект. Так вот, сия дама и сей господин продолжают желать друг друга с пламенной страстью, настолько, что могут захлопнуть двери перед гостями или грубо выставить приглашенных из дома ради того, чтобы скинуть с себя одежду и предаться, как подростки, любви на диване в гостиной. Это единственный случай, о котором я доподлинно знаю, это – чрезвычайная редкость, это – невероятное везение. Все равно что сорвать джекпот. Но, как их ни мало, такие пары есть, и остальным этот факт только отравляет существование. Представьте себе, что на свете живет человек, пусть один-единственный, который никогда не умрет. И он, это исключение из правил, делает чудовищность смерти еще чудовищнее. С любовью и желанием происходит нечто похожее: когда иллюзии кончаются, когда ты больше не находишь в себе сил любить, ты отчасти умираешь. А у других получается, говоришь ты себе, раздвигая ноги, морща лоб и подвергая себя пытке. У других получается, а у меня – нет. И втихомолку, без слез оплакиваешь все, что у тебя когда-то было.

К тому времени, когда я познакомилась с Рамоном, я уже слишком много раз пережила подобное. Я думала, что Рамон, такой спокойный, с таким хорошим характером, мужчина, с которым мы никогда не ссорились, от которого я никогда не слышала ни одного сердитого слова, станет моим последним пристанищем, что на его умиротворенности мы сумеем построить прочные отношения. Но через два-три года его умиротворенность стала казаться мне безразличием, я постепенно уверилась в том, что мы не ссорились лишь потому, что ему на все было наплевать. Через несколько лет Рамон превратился для меня в человека слабого, безжизненного, не умеющего страдать. Куда подевалась красота мира? Куда пропала вся та полнота жизни, тот рай, куда отправила меня страсть? Пусть лучше меня предадут, пусть лучше меня покинут, пусть лучше я потеряю возлюбленного, пока длятся судороги любви, пусть я буду рвать на себе волосы в грозовые и бессонные ночи, только бы не чувствовать в который раз, как гаснут во мне звезды, как отсутствие любви пожирает все вокруг, словно библейская чума, как полноценная жизнь гниет, будто паданка, как – в конце всех концов – горло у тебя пересыхает от пыльного вкуса боли.