Дочь кардинала

– Это наше первое Рождество как короля и королевы, – произношу я дрожащим от негодования голосом. – Это двор, место, в котором мы ставим себя над этой страной, где люди видят нас со всеми нашими регалиями, чтобы потом рассказывать о наших нарядах, развлечениях и веселье. Это именно то время, когда люди начинают слагать легенды о нашем дворе, чтобы потом говорить, что он красив и полон достоинства, как легендарный Камелот. И ты хочешь, чтобы дочери Елизаветы Вудвилл сидели за нашим столом и делили с нами рождественский ужин, сейчас, в наше первое Рождество? Почему бы тебе просто не распространить весть о том, что здесь ничего толком не изменилось? Просто на троне сейчас вместо Эдуарда сидишь ты, а двор по-прежнему принадлежит Риверсам, и чаша весов по-прежнему в руках этой ведьмы. В тех самых руках, на которых кровь моей сестры, твоего брата и их новорожденного сына, и что ее ни за одно из сотворенных ею преступлений не призовут к ответу.

Он подходит ко мне и берет меня за локоть, чувствуя, что я дрожу от ярости.

– Нет, – мягко говорит он. – Нет, я об этом не подумал. Теперь я вижу, что так делать не стоит. Это твой двор, не ее, я это знаю. Здесь ты королева, Анна, и я это знаю тоже. Успокойся. Никто не испортит тебе праздника. Они могут прибыть сюда после Рождества, потом, когда будут улажены все прочие соглашения. Нам ни к чему звать их сюда раньше и портить нам праздник.

И он успокаивает меня, как он делал всегда.

– Портить?

– Да, они могут его испортить. – Мягкость его голоса убаюкивает меня. – Я не хочу, чтобы они были тут. Я хочу быть только с тобой. А они могут побыть в своих каморках, пока ты не решишь, что готова их отпустить.

Я чувствую покой и умиротворение от его прикосновения, как объезженная лошадь.

– Хорошо, – выдыхаю я. – Но не раньше того.

– Нет, – соглашается он. – Не раньше того, как ты решишь, что это уже можно сделать, Анна. Ты – королева Англии, и в твоем окружении будут только те, кого ты выберешь сама, по своему желанию. Тебя будут окружать только те женщины, общество которых тебе приятно. Я не стану вынуждать тебя приближать тех, кого ты боишься или не любишь.

– Я их не боюсь, – поправляю я его. – И не ревную.

– Именно, – произносит он. – Тебе ни к чему ревновать и нечего бояться. Ты пригласишь их, когда будешь готова, не раньше.

Рождество мы встречаем в Лондоне без детей. Я до последнего дня ноября надеялась, что они приедут. Эдуард хорошо себя чувствовал, но наш лекарь сказал, что он недостаточно крепок, чтобы совершить такую длительную поездку по плохим дорогам. Ему рекомендовали остаться в Миддлеме, где лекари, хорошо знающие его здоровье, будут о нем заботиться. Сказали, что такое длительное путешествие при такой плохой погоде однозначно плохо скажется на его самочувствии. И я вспоминаю маленького принца Ричарда таким, каким я видела его последний раз, в том же возрасте, в котором сейчас был мой Эдуард: высокого, крепкого и розовощекого, полного сил малыша. В Эдуарде жизнь так не бурлит, у него не всегда есть силы на подвижные игры и забавы. Он чаще тихонько сидит за книгой, а когда приходит время идти ко сну, идет в кровать без споров. По утрам ему трудно выбираться из-под одеяла.

Он ест неплохо, но наши повара стараются изо всех сил посылать наверх в обеденные залы разнообразные блюда, сдобренные всяческими соусами. Я ни разу не видела, чтобы он вместе с Маргаритой или Тедди бегал на кухню, чтобы полакомиться обрезками выпечки или свежим хлебом, только что вынутым из печки. Он никогда не стремится полакомиться сливками в молочном хозяйстве, никогда не просит поджаристых обрезков мяса на вертеле.

Я стараюсь не бояться за него. Он с удовольствием занимается учебой, катается на лошади вместе со своими кузенами, или играет с ними в теннис, или стреляет из лука, или играет в мяч, но он всегда первым остановит игру, или отойдет в сторону, чтобы посидеть немного, или рассмеется и скажет, что ему надо отдышаться. Он не крепок и не силен, он как раз воплощение того, каким должен быть ребенок, выросший под давлением проклятья от находящейся далеко от него ведьмы.

Разумеется, я не знаю, проклинала ли она его на самом деле. Но иногда, когда он сидит у моих ног и касается головой моих коленей, я думаю о том, что злая воля этой женщины отравила всю мою жизнь, и я не удивлюсь, если окажется, что этот яд просочился и в жизнь моего сына. А теперь, когда Ричард сказал о новом проклятье, наложенном ведьмой Елизаветой и ее ученицей, ее дочерью, за убийство ее сыновей, я еще больше боюсь того, что вся злоба Риверсов направлена на моего мальчика.