Дочь хранителя тайны

Я знаю. До самого Лексингтона он мрачно вспоминал эти ее слова. Дорога заняла два часа: через реку Огайо, сквозь пробки возле аэропорта, вдоль живописных холмов и, наконец, по тихим центральным улицам города, мимо пустых зданий. Как все изменилось. Раньше главная улица была средоточием жизни, люди ходили сюда за покупками, в рестораны, просто пообщаться. Пол любил сидеть в задней части аптеки, у стойки с мороженым. Шоколадные шарики жались друг к другу в запотевшей металлической вазочке, жужжал миксер, пахло жареным мясом и антисептиками. Его родители и познакомились в центре города. Мать ехала на эскалаторе, поднимаясь над толпой, как солнце, и отец зачарованно пошел за ней.

Пол миновал новый банк, старое здание суда и пустое пространство, где когда-то стоял театр. По тротуару, склонив голову и скрестив на груди руки, шла худощавая женщина, ее темные волосы развевались на ветру. Впервые за многие годы Пол вспомнил Лорен Лобельо и ту молчаливую решимость, с которой она снова и снова шла к нему через гараж. Он тянулся к ней – и неделю за неделей просыпался по ночам, холодея от ужаса при одной только мысли о том, чего теперь хотел от Мишель: семьи, детей, общей жизни.

– Поглядывая по сторонам, Пол мурлыкал под нос свою новую песню, «Дерево в сердце». Возможно, он сыграет ее сегодня в клубе Лайна. Мишель пришла бы в ужас, но Пола это не смущало. В последнее время, с тех пор как умер отец, он все чаще выступал на разных неформальных мероприятиях, а не только в концертных залах. Брал гитару и играл в барах и ресторанах отрывки из классики и, все охотней, популярную музыку, которую раньше презирал. Он не умел объяснить этой внезапной перемены вкуса, но знал, что она как-то связана с камерностью обстановки, с ощутимой близостью аудитории – протяни руку и дотронешься. Мишель не одобряла его нового увлечения, считая следствием горя от потери отца, и не уставала повторять, что пора бы уже смириться. Но Пол не мог. Все отрочество он играл от злости, тоски и одиночества, надеясь, что музыка внесет порядок и невидимую гармонию в его семью. Но отца не стало, протест лишился смысла, и Пол обрел новую свободу.

Он ехал по своему старому району, мимо солидных домов с просторными дворами, тротуарами и нерушимым покоем. Парадная дверь родного дома была закрыта. Пол заглушил двигатель и посидел немного, слушая пение птиц и отдаленный гул газонокосилок. Дерево в сердце. Отец год как умер, а мать выходит замуж за Фредерика и уезжает во Францию. Он здесь уже не как ребенок или гость, а как человек, призванный распорядиться прошлым. Выбрать, что оставить, что выкинуть. Он пытался объяснить Мишель, насколько велика его ответственность, ведь то, что он сохранит, станет его наследством, которое он когда-нибудь передаст детям, – единственное наглядное свидетельство его корней. Пол думал об отце, чье прошлое так и осталось загадкой, но Мишель поняла все неправильно и буквально оцепенела при случайном упоминании о детях. «Я вовсе не то имел в виду», – вспылил он, и она тоже рассердилась. «Понимаешь ты или нет, но ты лишь о детях и думаешь!»Он откинулся на спинку сиденья и сунул руку в карман, разыскивая ключ от дома. Когда мать осознала ценность работ отца, она перестала бросать ключ под плиткой у двери, хотя к коробкам в студии так и не прикоснулась.

Что ж, он тоже не горит желанием на все это смотреть.

Выйдя из машины, Пол пару секунд постоял на бордюре, оглядывая соседние дома. Было жарко; слабый ветерок шевелил верхушки деревьев. Листья дуба рассеивали свет, на земле танцевали тени. И вдруг посреди лета словно пошел снег – с голубого неба посыпались пушистые, серо-белые хлопья. Пол протянул руку, чувствуя себя как на одной из отцовских фотографий, в мире сплошных перевертышей, где в сокращениях сердечной сумки цвели деревья, поймал снежинку, разжал пальцы и увидел оставшийся на ладони черный след. В густой июльской жаре с неба падал пепел.

Парадная дверь оказалась не заперта, но в доме было пусто. «Эй?» – крикнул Пол, проходя по дому и оглядывая мебель, сдвинутую на середину комнат и закрытую брезентом, голые стены, подготовленные к покраске. Он давно здесь не жил, но сейчас, неожиданно для себя, остановился в гостиной, лишенной всего того, что являлось ее сутью. Сколько раз мать все здесь меняла? А в конечном итоге это всего лишь комната. «Мам!» – позвал он. И вновь тишина.