Дочь хранителя тайны

Каролина расплылась в улыбке и порозовела от гордости. То, на что она сразу обратила внимание в родильной палате – раскосые глаза, приплюснутый носик, – стало привычным и оттого незаметным. А Люси, не имеющая к медицине отношения, вообще ничего не поняла. Для нее Феба была как все дети: крохотная, трогательная, нуждающаяся в неусыпном внимании.

– Обожаю на нее смотреть, – прошептала Каролина.

– Бедная ее мамочка. – Люси округлила глаза: – А что говорят врачи, она будет жить?

– Кто знает, – ответила Каролина. – Время покажет.

– Ваш кузен, должно быть, в отчаянии.

– Совершенно потерял аппетит! А его жена давно уж ни крошки в рот не берет, – доверительно кивнула Каролина, защитив, таким образом, свой дом от знаменитых кулинарных шедевров неуемной Люси.

* * *

Два дня Каролина не выходила за порог. Мир являлся к ней в виде газет, продуктов из магазина, разносчиков молока, шума дорожного движения. Погода переменилась. Снег исчез так же неожиданно, как выпал; он обрушивался с крыш и пропадал в водостоках. Те дни, разбитые на отрезки бодрствования, запомнились Каролине как череда разрозненных впечатлений: «форд ферлейн» с заряженным аккумулятором, который завезли на стоянку перед домом; солнечный свет, льющийся в мутные окна; темный запах влажной земли; малиновка в кормушке. Случались и вспышки тревоги, но чаще, баюкая на руках Фебу, она поражалась своей абсолютной безмятежности. В одном она не соврала Люси Мартин: смотреть на этого ребенка доставляло ей наслаждение. Особенно нравилось сидеть с малышкой на солнце. Каролина постоянно напоминала себе, что не должна привязываться к девочке, что у той есть папа с мамой и родной дом, а здесь лишь временное пристанище. Каролина, уверенная, что отлично знает доктора Генри, не сомневалась – он осознает свою ошибку. В тот памятный вечер, когда он поднял голову от стола и встретился с ней взглядом, она увидела в его глазах бесконечную способность к состраданию. А значит, оправившись от шока, он обязательно поступит как должно.

Она вздрагивала при каждом телефонном звонке, но прошло три дня, а доктор Генри не объявлялся.

Утром в четверг в дверь постучали. Каролина бросилась открывать, поправляя на ходу платье и прическу, но это оказался посыльный с букетом цветов, темно-красных и бледно-розовых, в белом облаке гипсофилы. Цветы прислал ее субботний ночной гость, добавив благодарственную карточку: «Спасибо за гостеприимство. Постараюсь заглянуть в следующий рейс». Каролина поставила цветы на журнальном столике. Милый знак внимания взволновал ее; пытаясь успокоиться, она схватила газету, до которой руки не доходили несколько дней, и принялась перелистывать страницы, толком ни во что не вдумываясь. Усиление напряженности во Вьетнаме; светская хроника – кто кого и где принимал на прошлой неделе; местные дамы, демонстрирующие новые весенние шляпки. Газета едва не отправилась обратно на столик, когда на глаза Каролине попалось объявление в черной рамке:

Поминальная служба в

память о нашей возлюбленной дочери

Фебе Грейс Генри,

родившейся и умершей 7 марта 1964 года.

Лексингтонская пресвитерианская церковь,

пятница, 13 марта 1964 года, 9:00.

Каролина медленно опустилась на диван. Прочла объявление еще раз, внимательнее. И еще. Даже потрогала его, будто это добавляло ему смысл. Не выпуская газету из рук, прошла в спальню. Феба спала в своем ящике, высвободив из-под одеяла бледную ручку. Родившейся и умершей. Каролина вернулась в гостиную и позвонила на работу. Руби взяла трубку после первого звонка.

– Как я понимаю, ты еще не выходишь? – спросила она. – А у нас тут настоящий дурдом. Кажется, весь город загрипповал. – Руби понизила голос: – Ты слышала? Про доктора Генри и его детей? Родились близнецы, с мальчиком все в порядке, такой красавчик, а девочка мертвая родилась. Жалко его, правда?

– Я… знаю… из газеты. – Губы и язык Каролины одеревенели. – И хотела попросить тебя передать доктору Генри, чтобы он мне позвонил. Скажи, это очень важно. Я прочла в газете, – с нажимом повторила она. – Передай ему, Руби, хорошо? – Она повесила трубку и долго сидела неподвижно, глядя на платан и автомобильную стоянку за ним.

Час спустя он постучал в дверь.

– Н-да, – вместо приветствия вырвалось у Каролины.

Дэвид Генри, понуро сгорбившись, сидел в ее квартире на диване и вертел в руках шляпу. Каролина, в кресле напротив, прожигала его взглядом, словно видела в первый раз.

– Это все Нора… Она дала объявление, – пробормотал он, поднимая голову. Сердце Каролины против воли сжалось от сострадания: его лоб прорезали глубокие морщины, глаза покраснели от бессонницы. – Не посоветовавшись со мной.

– Значит, она уверена, что ее дочь умерла. Вы так ей сказали?

– Я хотел сказать правду – и не смог. Решил, ей будет не так больно.

Каролина подумала о собственной лжи, нанизывающейся одна на другую.