Дочь хранителя тайны

Слабый, но настойчивый голос Норы пробился сквозь лес далекого прошлого в сегодняшний день. Дэвид приподнялся на локтях. Нора стояла на дальнем краю земляничной поляны рядом с упавшим деревом и не отрываясь смотрела себе под ноги. Его охватил страх, в крови запульсировал адреналин. Гремучие змеи любят нагретые солнцем бревна, они откладывают яйца в гниющую древесину. Дэвид бросил взгляд на сына, по-прежнему тихо спящего в теньке, и бросился к жене. Чертополох царапал лодыжки, земляника мягко шуршала под ногами. Дэвид на бегу сунул руку в карман джинсов и сжал в кулаке самую большую жеоду. Оказавшись достаточно близко и уже различая длинные очертания змеи, он со всей силы кинул в нее камнем. Тот, вращаясь, медленной тусклой дугой просвистел по воздуху, упал, не долетев шести футов до змеи, и развалился, обнажив пурпурную, сверкающую сердцевину.

– Господи боже, что ты делаешь? – изумилась Нора.

Он добежал до нее, задыхаясь. Глянул на землю… на толстую сухую ветку, мирно привалившуюся к бревну.

– Мне показалось, ты меня звала, – растерянно пробормотал он.

– Звала. – Нора кивнула на островок бледных цветов, начинавшийся как раз за линией тени: – Аризема. Как у твоей матери. Дэвид, ты меня пугаешь.

– Я думал, это змея! – Он пнул палку и потряс головой, чтобы прийти в себя. – Гремучая. Похоже, я заснул. Решил, что ты зовешь на помощь.

Дэвид еще раз мотнул головой, отгоняя сон. И чего всполошился, в самом деле? Палка как палка, ничего особенного. И вообще весь этот день до абсурдного нормален. Птицы гомонят над головой, листва деревьев шелестит на ветру.

– Почему тебе снились змеи? – спросила Нора.

– Я когда-то их ловил, – ответил он. – Ради денег.

– Денег? – переспросила она. – На что?

И вновь между ними пропасть, непреодолимая бездна прошлого. На что? На еду, на поездки в город, на врачей. Она из другого мира, ей никогда не понять.

– Эти змеи помогли мне окончить школу, – попытался объяснить он.

Кажется, она хотела спросить что-то еще, но передумала и, потерев плечо, сказала:

– Пойдем, пора возвращаться.

Они прошли через поляну к одеялу, собрали вещи и двинулись в обратный путь. Нора несла Пола, Дэвид – корзинку для пикника.

* * *

По дороге у него перед глазами всплыла картинка: отец перед кабинетом врача – и деньги, зелеными листьями падающие на стойку регистратуры. С каждой банкнотой Дэвид вспоминал змей, хлещущие по земле трещотки, бессильно разинутые пасти, прохладу кожи. Змеиные деньги. Ему было восемь или девять, и больше он ничего не умел делать.

Нет, еще он заботился о Джун. «Следи за сестрой, – говорила мать, поднимая глаза от плиты. – Накорми цыплят, вычисти курятник, прополи сад. И следи за Джун».

Дэвид следил, правда, не слишком усердствовал. Приглядывал одним глазом, но не запрещал рыться в грязи и пачкаться. Не утешал, когда она спотыкалась о камень, падала и обдирала локоть. Его любовь к ней так крепко сплеталась с досадой, что он не мог отличить одно от другого. Из-за сердца она постоянно болела, простужалась, сипела, хватала ртом воздух. И все же, когда он с книгами, перекинутыми через плечо, возвращался домой из школы, сестра неизменно поджидала его на крыльце, заглядывала в лицо и фазу понимала, как прошел его день, и хотела знать все подробности. У нее были тонкие пальчики, и она любила его гладить, а ветерок перебирал ее длинные гладкие волосы.

Но однажды он приехал на выходные и обнаружил, что в доме пусто, тихо, холодно. Дэвид долго сидел на крыльце и ждал. Он замерз и проголодался. На закате он наконец увидел мать: она спускалась с горы, обхватив себя руками. Молча подошла к самому крыльцу, подняла глаза и лишь тогда произнесла:

– Дэвид, твоя сестра умерла. Джун умерла.

Ее волосы были туго стянуты сзади, на виске пульсировала жилка, глаза покраснели от слез. Она плотно запахнула на груди тонкую серую кофту и сказала:

– Дэвид, ее больше нет.

Он встал, обнял ее, и она разрыдалась, а он спросил:

– Когда?

И она ответила:

– Три дня назад, во вторник, рано утром. Я пошла за водой, а когда вернулась, в доме было так тихо, что я сразу все поняла. Она умерла. Перестала дышать.

Дэвид обнимал мать и не находил слов утешения. Боль занозой сидела внутри, но сверху был панцирь, и он не мог плакать. Он обернул плечи матери одеялом. Приготовил ей чашку чая. Пошел в курятник, собрал яйца, о которых она забыла. Накормил кур, подоил корову. Он сделал все, что нужно, но, когда вернулся в дом, там было по-прежнему темно и тихо, а Джун по-прежнему была мертва.

– Дэйви, – много позже позвала из темноты мать. И сказала: – Поезжай учиться. Научись чему-нибудь полезному и помогай людям.

Дэвид тогда обиделся: он не хотел, чтобы на его жизни лежала тень этой утраты, своей жизнью он хотел распоряжаться сам. А еще ему стало стыдно, что Джун лежит глубоко в земле, а он здесь, наверху, он жив, и воздух входит и выходит из его легких, и сердце бьется.

– Я стану врачом, – сказал он.

Мать не ответила, но через некоторое время кивнула, встала и снова запахнула кофту.