Дочь хранителя тайны

– Что ты, что ты, сынок, я совсем не сержусь. – Он коснулся головы Пола, новенького жесткого ежика его волос, погладил по щеке. – При чем тут фотографии? Я просто очень устал. Понимаешь?

Пол молча возил пальцем по кромке гипса.

– Я вовсе не сердился, сынок, – добавил Дэвид.

– А можно послушать в стетоскоп?

– Конечно. – Дэвид сунул черные наконечники в уши Пола и, присев на корточки, приложил холодный металлический диск к своей груди.

Краем глаза он видел, что Нора наблюдает за ними. Здесь, вдали от суеты праздника, сразу стало заметно, что она несет свою печаль, будто черный камень, зажатый в руке. Ему очень хотелось ее утешить, но он не находил слов. Как жаль, что не придумали рентгена для человеческих сердец. Просветить бы всевидящими лучами сердце Норы, его сердце.

– Я хотел бы сделать тебя счастливее, – почти прошептал он. – Чем-то тебе помочь.

– Не стоит беспокоиться, – сказала она. – Во всяком случае, обо мне.

– Не стоит? – Дэвид сделал глубокий вдох, чтобы Пол мог услышать шум воздуха в легких.

– Нет. Я вчера поступила на работу.

– На работу?

– Да. Нашла хорошее место. – И она рассказала о туристическом бюро и о том, что будет уходить по утрам и возвращаться как раз вовремя, чтобы забрать Пола из школы. Нора говорила, а Дэвиду казалось, будто она улетает от него все дальше и дальше. – Я сходила с ума, – прибавила Нора с удивившей его яростью. – Совершенно сходила с ума от такого количества свободного времени. Работа пойдет мне на пользу.

– Хорошо, – ответил он. – Хорошо. Раз ты хочешь работать, конечно. – Он пощекотал сына и достал отоскоп: – На-ка, проверь мне уши. Погляди – птичка случайно не залетела?

Пол засмеялся. Холодный металл скользнул по мочке уха Дэвида.

– Я знала, что ты будешь недоволен, – сказала Нора.

– О чем ты? Я же сказал – иди, работай.

– Речь о твоем тоне. Слышал бы ты себя.

– А чего ты ждала? – Ради Пола он старался не повышать голоса. – Трудно не воспринять это твое решение как критику в мой адрес.

– Господи, да дело-то не в тебе! Дело в том, что мне нужна свобода. Мне нужна своя жизнь. Жаль, что это до тебя не доходит.

– Свобода? – повторил он. Теперь все ясно: влияние Бри. – По-твоему, это возможно, Нора? Думаешь, я свободен? Повисло тягостное молчание, и Дэвид был рад, что Пол нарушил его:

– Птичек нет, пап. Одни жирафы.

– Правда? И сколько же?

– Шесть.

– Шесть! Боже милосердный! Проверь-ка второе ухо.

– Может, мне и не понравится работать, – сказала Нора. – Но хотя бы я буду знать.

– Птичек нет, – объявил Пол. – Жирафов нет. Только слоны.

– Слоны в слуховом канале, – сокрушенно проговорил Дэвид, забирая отоскоп. – Надо срочно ехать домой. – Он заставил себя улыбнуться.

Почувствовав на руках тяжесть Пола с его только что наложенным гипсом, Дэвид неожиданно задумался о том, какой была бы их жизнь, если бы шесть лет назад он принял другое решение. Падал снег; он стоял в безмолвной пустоте и в один фатальный момент полностью изменил свою судьбу. Дэвид,

сообщила в последнем письме Каролина Джил, я встретила одного человека. Он очень хороший. С Фебой все в порядке, она любит ловить бабочек и замечательно поет.

– Я очень рад, что ты нашла работу, – сказал Дэвид жене, когда они ждали лифт. – И не хочу ничего портить. Только не верю, что это никак не связано со мной.

Нора вздохнула:

– Естественно. Разве ты можешь такому поверить?

– В смысле?

– Ты же у нас центр вселенной. Вокруг которого все вращается.

Подхватив брошенные прямо на пол вещи, они вошли в лифт. День клонился к вечеру. Когда они добрались домой, гости уже разошлись, остались только Бри и Марк, которые относили в дом тарелки с остатками угощения. Ленты «майского дерева» развевались на ветру, фотоаппарат Дэвида лежал на столе, рядом кто-то аккуратно сложил драгоценные камешки Пола. Дэвид на минуту остановился и окинул взглядом двор. Сейчас здесь высятся деревья, зеленеет трава на газоне, заставленном стульями, а ведь когда-то плескалось море. Дэвид отнес Пола в дом, на второй этаж, дал воды и апельсиновый жевательный аспирин, который ему нравился, сел рядом на кровати и взял сына за руку. Какая она маленькая, какая живая и теплая. Он вспомнил светящиеся на снимке кости Пола и в который раз преисполнился изумления. Вот что ему так хотелось запечатлеть на пленке: редкие моменты единства и гармонии, когда в одном мимолетном образе сосредоточен весь мир. Деликатность материи, полной красоты, надежды, движения, – серебристая поэзия; как и человеческое тело – поэзия крови, плоти, костей.

– Пап, почитай, – сказал Пол.