Дочь киллера

– Значит, он наверняка знал того или тех, кто за ним следит. А Тамаре Семеновне он тоже ничего не сказал?

– Насколько мне известно – нет, не сказал. Я же говорю, он решил, что не будет посвящать в это дело близких.

– Если остановиться на версии, что преступник – один из жителей поселка, то единственное объяснение слежки в городе – это то, что он хотел удостовериться, что доктор пошел в банк за деньгами или за содержимым банковской ячейки. Но подобное возможно лишь в том случае, если у преступника имелся только денежный интерес, а не информационный. Что вы думаете по этому поводу, Владимир?

– Владислав Семенович не имел никаких дел с банками, – уверенно проговорил Канареечников. – Когда была жива его супруга Альбина Георгиевна, всеми финансовыми вопросами занималась она, сейчас покупкой продуктов, а также оплатой счетов ведает Зинаида. Деньги хранятся здесь, дома.

– Ну вот, видите. То, что вы рассказали, говорит в пользу версии о том, что преступник искал информацию.

– Как это? – недоуменно спросил Владимир.

– Смотрите. Преступник очистил сейф, но ведь в коттедже было много других ценных вещей. А он их оставил. Почему? Потому что драгоценности его не интересовали. Точнее, интересовали, но не в первую очередь. Тогда на первый план снова выступает опасная для кого-то информация, которая, возможно, случайно или не случайно стала известна Перегудникову. И попала она в руки доктору, надо полагать, не так давно. Вы когда заметили слежку?

– Наверное, дней десять назад, самое большее – две недели. Да, пожалуй, не так давно, – согласился Канареечников.

– Вот видите. Значит, кто-то желал проследить за всеми контактами Владислава Семеновича: с кем он разговаривал, с кем встречался в городе. Возможно, преступник счел необходимым лично побеседовать с доктором и пришел сюда… Я вот еще о чем подумала. Пусть Владислав Семенович и не хотел беспокоить родных своими проблемами, а собирался их решить сам, но ведь он не мог не понимать, что существует серьезная опасность и что для страховки на всякий случай необходимо оставить какую-нибудь записку на этот счет. Должны же, в конце концов, родственники узнать, в чем, собственно, дело.

– Но ведь в сейфе ничего такого не было, – растерянно произнес Владимир.

– Так он и не стал бы оставлять письмо или записку в сейфе. Он ведь понимал, что преступник первым делом полезет туда. Скажите, в коттедже есть другие места, кроме сейфа, куда можно что-то спрятать? Тайники, я имею в виду.

– Какие тайники? – Владимир непонимающе посмотрел на меня.

– Ну, ведь не у всех же в домах имеются сейфы! А люди постоянно что-то прячут: то от детей – в основном это сладости, – то друг от друга. Муж, например, от жены прячет заначку, – пояснила я.

– А-а, вот вы о чем, – протянул Канареечников. – Ну, у Перегудниковых таких ситуаций не наблюдалось. Детей у них не было, а от Альбины Георгиевны Владислав Семенович никогда ничего не заныкивал. Хотя… постойте, кажется, я понимаю, о каком потайном месте идет речь. Дело в том, что у Перегудниковых имеется старинный туалетный столик из орехового дерева. Этот столик принадлежал бабушке Альбины Георгиевны. Так вот, в нем было двойное дно: просто выдвигалась крышка и образовывался небольшой ящик, куда можно было положить все что угодно. Альбина Георгиевна как-то раз рассказала мне, что в этом тайнике ее бабушка хранила письма от своего жениха, который потом стал ее мужем. Да! Я вспомнил, что когда племянницы Владислава Семеновича, ну, дочки его сестры Тамары Семеновны, приезжали к Перегудниковым погостить, то действительно от них в этот ящичек прятали сладкое. В детстве они были такими сладкоежками, что в считаные минуты могли умять все конфеты.

– Этот столик сохранился? – спросила я.

– Да, как семейная реликвия, – ответил Канареечников.

– Где он сейчас находится?

– В спальне. Туда его определила Альбина Георгиевна, когда они стали здесь жить. Ну, а после ее смерти Владислав Семенович ничего не стал менять.

– Давайте пойдем и посмотрим, – предложила я. – Ведь если Владислав Семенович воспринимал ящичек столика как тайник, то он мог оставить там что-то, что пролило бы свет на его проблемы. Ну, если и не подробное письмо, то, по крайней мере, хотя бы записку.

– Пойдемте, – согласился со мной водитель Перегудникова.

Мы прошли в спальню. Столик, о котором говорил Владимир, стоял у стены, напротив окна, немного поодаль от большой двуспальной кровати. Канареечников выдвинул ящичек и, вытащив оттуда сверток, перевязанный розовой атласной ленточкой, передал его мне.

– Ну что же, – сказала я, – давайте поглядим.

Я аккуратно развязала ленточку и развернула пожелтевший плотный лист бумаги. Там была стопка писем, тоже желтых от времени. Это, как и предполагал Владимир, были романтические письма жениха невесте. Я мельком взглянула на некоторые из них. В русский текст, по моде того времени, вклинивались французские слова. Но того, на что я так надеялась – письменного объяснения Перегудникова, – в тайнике не оказалось. Я аккуратно сложила письма и так же перевязала их ленточкой.