Дочь колдуна

Однажды вечером, недели через две после описанных событий, Мила и г-жа Морель сидели в небольшой зале, прилегавшей к террасе, где в начале рассказа мы видели семейство Замятиных. Со времени страшной грозы, нанесшей столько бед и проложившей словно прогалину между Горками и замком Бельского, погода испортилась; стало холодно и дождливо. В этот вечер погода была отвратительная: весь день шел дождь, небо потемнело, а озеро покрылось густым туманом, который совершенно окутал остров. Дамы были одни. Екатерина Александровна вязала детское одеяльце, украдкой взглядывая на Милу; несмотря на ярко горевший в камине огонь, распространявший приятную теплоту, молодая женщина, сидя против в кресле, зябко куталась в плюшевый плед. Вдруг г-жа Морель сложила на стол работу.

– Мила, что с тобой эти дни? У тебя нехороший вид, ты заметно похудела и побледнела, стала такой нервной, что вздрагиваешь при всяком шуме. Скажи, что с тобой?

– Ах, я и сама не знаю, тетя; но какая-то смутная тревога, предчувствие, что нам грозит опасность или несчастие терзают меня и не дают покоя, – ответила та усталым голосом. – Я сама не понимаю, – прибавила нервно Мила. – Иногда мне страстно хочется, чтобы Мишель скорее приехал, а минуту спустя хочу, чтобы муж вовсе не приезжал сюда. Он ненавидит Горки, да и мне это место становится противным; я хотела бы уехать отсюда. Вероятно, я не останусь здесь до осени! Поверишь, тетя, что я, никогда ничего не боявшаяся, становлюсь трусихой. По ночам я отворяю дверь в комнату ребенка и чув-392 ствую себя спокойнее, когда слышу храп няни, от которого дрожат стекла. Не странно ли это?

Г-жа Морель облокотилась и задумалась, нервно теребя часовую цепочку; она была озабочена и смущена.

– При всем моем скептицизме, должна признаться тебе, Мила, что здесь происходит что-то загадочное. Ночью я слышу шаги в коридоре, или шелест шелковых юбок; а на днях произошло нечто совершенно невероятное. Я уже собиралась лечь спать, как вдруг ясно услышала, будто по коридору и даже мимо моей двери тащат что-то тяжелое, а в то же время лает и ворчит собака. Я схватила свечу, отворила дверь и осветила коридор, а мимо меня, задев даже, пробежала собака твоей покойной матери. Я узнала ее по серебряному, кавказскому с чернью и тремя эмалевыми колокольчиками ошейнику; с собаки текла вода. Она исчезла, а я, как ошпаренная, бросилась в постель, но всю ночь не сомкнула глаз.

В эти минуту маленькие часы на камине пробили половину двенадцатого.

– Уж поздно. Тебе надо лечь, ты так бледна, бедное дитя мое.

– Нет, нет, тетя. Я не хочу спать. Если ты не устала, останься со мной и поговорим.

– С удовольствием, Милочка; я сама предпочитаю поболтать лишний часок одиночеству в своей комнате. Только извини, я уйду на четверть часа отдать распоряжение Аксинье и потом отпущу ее. Кстати, – прибавила она, вставая и временно свертывая работу, – я нахожу, что Надя довольно неделикатна. Уже более месяца, как она здесь, а к тебе так и не показалась. Очень глупо так резко выказывать свое неудовольствие.

– Тем лучше, я вовсе не желаю ее видеть.

Оставшись одна, Мила откинулась на спинку кресла и задумалась. Ее мучило и пугало одно обстоятельство, которого она не могла доверить Екатерине Александровне. Вскоре по прибытии в Горки она получила известие от отца, что он сперва тайно поселится в подземелье и будет беседовать с ней, а через несколько дней явится официально, как граф Фаркач. Но с тех пор она не получала никаких известий, не видела отца, а потому не понимала, что значило это молчание; тревога ее усиливалась с каждым днем.

Пробила полночь, как вдруг внимание Милы привлек странный треск, и порыв холодного, зловонного воздуха пахнул ей в лицо. Она вздрогнула и выпрямилась. В эту минуту дверь на террасу с шумом распахнулась и на пороге появилась высокая черная фигура человека, который прислонился к притолоке, скрестив руки на груди…

Мила застыла от ужаса, смотря на таинственного посетителя, одетого словно в какое-то черное и точно волосатое трико; землистого цвета и мертвенно-бледное лицо его коробила судорога и, хотя походило оно на лицо ее отца, но черты приняли странное сходство с бывшим женихом г-жи Морель, Казимиром Красинским, – портрет которого она часто видела у своей приемной матери.

– Папа, – прошептала Мила, делая шаг к нему.

– Отойди и не приближайся ко мне, – произнес глухой голос. – Я исчез, я умер. Не пугайся, это не надолго! Я пал жертвой ужасной подлости, но все же сумею добыть себе новое тело; вероятнее всего то самое, у которого на твоих глазах сменился хозяин. Ха-ха-ха! Только теперь я опасен, потому что стал вампиром и жажду крови; хотя тебе я не причиню зла.