Дочь колдуна

На стуле опять сидела кошка, которую я в прошлом году видел околевшей. Взъерошенный хвост извивался точно змея, зеленоватые глаза страшно и злобно глядели на меня, а полуоткрытая пасть скалила острые зубы. Я злился, упрекая себя, что оставил в чемодане лук и магические стрелы; но зато амулет с мощами и освященной остией висел на груди, на двойной золотой цепочке. Иоган нес научил меня одной формуле и уверял, что амулет этот в руках верующего является оружием непреодолимым против адской силы. Настал момент испытать могущество талисмана.

Проворно достал я амулет и, подняв вверх, обращая его крестом в сторону бесовской твари, произнес заклинание. Ворчавшая и шипевшая кошка присела уже, чтобы броситься на меня; но тут вдруг она отпрыгнула назад, несколько раз перевернулась и стала корчиться в страшных судорогах, жалобно выть и стонать голосом, удивительно похожим на человеческий. В эту минуту из внутренних комнат на террасу влетела новая горничная. Она была мертвенно бледна и дрожала, а я все еще держал в поднятой руке талисман, и глаза этой женщины впились в него с ужасом. Она позеленела, глухо вскрикнула и грохнулась без чувств на пол. Я растерянно смотрел на нее.

– Душно!.. Воздуху!.. – послышалось за мной.

И этот надорванный, страдальческий возглас сразу вернул меня к действительности. Смертельно бледная, Маруся металась в кресле, сжимая грудь руками, и, казалось, задыхалась.

А меня всецело охватило желание бежать из этого проклятого места и бежать как можно скорее. Я решительно подхватил молодую женщину, весившую не больше ребенка, и, продолжая сжимать в руке медальон, кинулся с террасы к своей лодке. Уложив в нее Марусю, бывшую точно в беспамятстве, мы проворно отчалили.

Мой лихой матрос, перекрестившись, взялся за весла и греб словно на гонке. Мы летели и в десять минут были у лестницы, которую вы отсюда видите. Прежде всего я высадил Марусю, которая хотя и открыла глаза, но была так слаба, что не могла держаться на ногах.

Мы с вестовым перенесли ее сюда, на террасу, куда тотчас же прибежало несколько человек прислуги и приплелся, ковыляя, уже уведомленный Петр Петрович.

Маруся бросилась в объятия отца, и оба плакали от горя и радости.

– Дорогое мое дитя! Никогда больше не пущу я тебя на этот проклятый остров. Мы останемся вместе, и я сам буду ходить за тобой; а как только ты окрепнешь немного, мы уедем за границу, – сквозь слезы сказал Петр Петрович.

Маруся казалась совершенно счастливой, но была так слаба, что походила на умирающую, и ее бывшая кормилица, Анисья, повела ее под руки укладывать в постель. Петр Петрович стоял растерянный. Как только молодая женщина вышла, он схватил мою руку и спросил тревожно:

– Скажите, пожалуйста, что означает такого рода похищение или бегство? Разве Марусе грозила опасность? Или вы открыли какую-нибудь подлость со стороны этого негодяя Вячеслава?

– Вячеслав пропадает по обыкновению неведомо где; а если бы я вам сказал все, что думаю и предполагаю или что мне удалось, кажется, открыть, вы приняли бы меня за умалишенного, – ответил я.

– Впоследствии как-нибудь я объясню вам все, и тогда думайте об этом, что хотите, а теперь предоставьте мне действовать и следуйте моим советам, которые имеют в виду исключительно спасение вашей дочери.

Вероятно, в моем голосе и взгляде было нечто столь важное и серьезное, что он смутился и просил всецело распоряжаться всем. А я прежде всего послал верхового за отцом Тимоном, чтобы звать его немедленно причастить больную. Едва уехал посланный к отцу Тимону, как Анисья пришла сказать, что больная желает видеть меня с отцом.

Маруся лежала в своей девичьей постели, белая, как ее подушки, но, по-видимому, счастливая и довольная. Она уверила нас, что чувствует себя лучше с тех пор, как находится здесь; при нас она выпила чашку бульона и стаканчик вина, а потом попросила отца послать за священником. Узнав, что это уже сделано, Маруся успокоилась было, но вдруг снова встревожилась.

– Папа, не пускай его в мою комнату, если он приедет; пусть он хоть даст мне по крайней мере умереть спокойно… И еще одна просьба, – продолжала она, заметно волнуясь. – Если бы ночью я пыталась вернуться на остров, не пускайте меня, употребите силу, но не пускайте ни за что на свете… О! Хоть бы священник приехал скорее!..

Петр Петрович обещал исполнить ее желание, и мы вышли. Он был смущен и встревожен, не понимая ничего, но инстинктивно чувствуя между тем, что вокруг него разыгрывается неведомая драма.

К великому нашему огорчению, посланный вернулся с известием, что отец Тимон уехал на требу в дальнюю деревню; но дочь его писала, что как только отец вернется, то немедленно поедет в Горки и, во всяком случае, к двум часам ночи, наверно, будет у нас.