Дочь колдуна

Я взглянул на часы: был час пополуночи. Лихорадочно и торопливо сделал я последние приготовления и написал два письма: одно своему кредитору, прося принять в уплату долга мою жизнь, а второе адресовал сестре. Ей я признался во всем откровенно, умолял простить меня, продать все мое имущество и по возможности покрыть позорный долг, сделанный мною в минуту истинного безумия. После этого я взял револьвер; но мне вдруг стало противно умирать в этой комнате, где, казалось, не хватало воздуха, и кроме того, своим самоубийством я причинил бы массу хлопот и неприятностей бедной вдове, хозяйке квартиры. Мне захотелось в последний раз полной грудью подышать свежим воздухом и увидать звездное небо. Я решил отправиться в развалины мавританского дворца, пленившего меня своим великолепием во сне, где я убил Эвзебио, которого видение, таинственной игрой воображения, показало мне под видом мавра Абдаллы. Должно быть, мрачный рок предписывал мне умереть там, где погиб мой противник. Я вышел из комнаты, как тень прокрался в конюшню, оседлал свою лошадь и через десять минут скакал по улицам Гренады, направляясь к развалинам.

Была чудная, благоуханная, теплая ночь и полная луна заливала все ярким, но мягким светом. Медленно шел я по развалинам; а в воображении дивное здание рисовалось мне в восстановленном виде, каким я видел его во сне. Я вошел в залу, лучше других сохранившуюся, сел на кучу обломков и, прислонившись к стене, глубоко задумался; револьвер лежал наготове подле меня. Окутывавший все бледный сумрак и полная тишина вокруг успокоили отчасти мою истомленную душу, а в памяти стало оживать прошлое.

Вставало воспоминание о матери, женщине набожной и верующей; ожил образ покойной невесты, тоже глубоко веровавшей и умершей с молитвою на устах. А по мере того, как передо мной являлись любимые лица, жгучее чувство охватило мое сердце и в первый, может быть, раз душу мою, погрязшую в неверии и отрицании Бога, осенил вопрос: что станется с тем нечто, которое во мне мыслит, страдает и любит? Обратится ли оно в ничто и бесследно исчезнет, подобно пене морской, венчающей гребни гонимых бурей волн, или переживет смерть и, сознательное, предстанет перед Верховным Судией?… Через несколько минут загадка разрешится… В последний раз подумал я о матери, сестре и усопшей невесте, а затем инстинктивно перекрестился и взялся за оружие.

В эту минуту широкая полоса света блеснула из бывшей против меня двери, и струя свежего, ароматного воздуха пахнула мне в лицо; голова моя закружилась так сильно, что я покачнулся и зажмурился. Когда я вновь открыл глаза, голубоватый свет по-прежнему заливал разрушенную голую залу, но теперь в двух шагах от меня стояла Елена, а из-за ее плеча глядел полным смертельной ненависти взглядом дон Евзебио, или, вернее, Абдалла, так как оба они были в мавританских нарядах. Как очарованный, смотрел я на Елену, столь похожую и вместе с тем не ту, какую я любил.

Вместо серых, как прежде, в эту минуту у нее были темные глаза; прежние золотисто-каштановые волосы спускались теперь двумя черными косами; матовая белизна лица подернулась легким бронзовым отливом. Из былого осталась кроткая, чарующая улыбка и любящий взгляд. Роскошный восточный наряд дивно шел ей, а украшавшие драгоценности сверкали тысячью огней при каждом ее движении. Как истукан, смотрел я на эти существа, явившиеся из какого-то неведомого прошлого, а их присутствие здесь представляло неразрешимую загадку.

В эту минуту Абдалла, или Эвзебио, сделал попытку двинуться ко мне, и в руке его сверкнуло что-то, чего я не мог рассмотреть, – а я, влекомый словно чужой волей, схватил револьвер. Но между мной и моим противником с быстротой молнии встала Елена; в поднятой руке ее блестел ослепительно сиявший крест, который она протянула к Эвзебио. Тот зашатался, точно от удара в грудь, а потом его образ стал бледнеть, расплываться в черноватое облако и наконец исчез в тумане. Тогда Елена повернулась ко мне и повелительным жестом указала следовать за нею.

Я шел, словно во сне. Непонятно, что хотя я бодрствовал, или мне казалось только, что не спал, – но я видел снова дворец в его прежнем великолепии. Мы прошли целый ряд галерей и покоев, одни прелестнее других. Наконец, в одной из комнат, с скульптурными – голубое с золотым – украшениями по стенам, моя проводница остановилась и привела в движение пружину; кусок стенной резьбы сдвинулся, обнаружив узкую дверку в новый коридор, показавшийся мне в первую минуту тупиком.

Но моя руководительница нажала новую пружину, и часть стены, которой заканчивался узкий проход, повернулась на невидимых петлях, открыв ступени лестницы.