Дочь короля

– Какая жалость! – вздохнула Мари-Жозеф.

– Бывают случаи, когда я порекомендовал бы трезвость.

– Какие же, например?

– Когда вылезаете на крышу дворца.

Она рассмеялась, но одновременно почувствовала желание расплакаться.

– И возможно, лучше быть трезвым, когда выходите из себя. Мне жаль, что мы с братом так рассердили вас сегодня, – сказала она. – Но… вы были очень резки с Ивом.

– Он заговорил со мной как со слугой! И чего же он ожидал? Чего же вы ожидали? Как я должен был ему ответить? Мадемуазель де ла Круа, вы даже не представляете себе, насколько я могу быть резок. Если вам посчастливится, вы никогда больше не увидите, как я выхожу из себя – когда я трезв.

– Мне так жаль, что мы оскорбили вас.

– Это он оскорбил меня. А вы всего лишь потребовали у меня невозможного.

– И это вас не обидело?

– То, что меня приняли за чудотворца?

Граф Люсьен улыбнулся, и Мари-Жозеф поняла, что прощена.

– А вы простите Шерзад за то, что она причинила вам боль?

Едва у нее вырвались эти слова, как она пожалела, что произнесла их, но было уже поздно. Она попыталась как-то смягчить неприятное впечатление:

– Я знаю, что она не хотела…

Граф Люсьен резко обернулся к ней, жестом приказывая ей замолчать.

– Выслушав ее историю, я кое-что осознал. Полагаю, это и входило в ее намерения. Однако поверьте, это не играет роли.

– Важно лишь мнение его величества.

– Да.

– Но ведь ему ничего не стоит отпустить ее.

– Ничего не стоит? – воскликнул Люсьен. – Он утратит шанс обрести бессмертие.

– Она не в силах даровать бессмертие, граф Люсьен, клянусь вам. Это во власти одного лишь Господа.

Граф Люсьен мрачно глядел вниз, на раскинувшиеся возле дворца сады.

– Простите меня, – пробормотала Мари-Жозеф.

– Я надеялся… – Граф Люсьен покачал головой. – Что же будет, когда он умрет?..

– Нам всем предстоит умереть. Но ее он убьет, ничего не получив взамен.

– Почему? Он может покорить русалок по соображениям государственной важности. Это послужит к его вящей славе и упрочит его власть. Это покажет всем, насколько сильна Франция.

– Не слишком ли многого вы требуете от одной маленькой русалки? Неужели ей предстоит еще выиграть войну, положить конец голоду и наполнить казну?

– Если бы она смогла выполнить все эти условия, оставшись в живых, – предположил Люсьен, – то его величество, пожалуй, освободил бы ее.

Луна, почти полная, расцвела над крышей дворца за их спинами. Растрепанное облако проплыло мимо, скрыв лунный лик, и серебристый свет луны словно осыпался падающими лепестками. Серебро облило блеском голову и плечи графа Люсьена, его коротко остриженные волосы, белокурые, льняные, цвета белого золота. Лунный свет обвел его профиль, изгибы его бровей.

Мари-Жозеф удивленно ахнула, и Люсьен обернулся к ней.

– Вы – не сын его величества!

– Я же говорил вам, что нет, – отвечал Люсьен.

– Вы – сын…

– Я – сын своего отца, – отрезал Люсьен, пытаясь отвлечь ее от опасных прозрений.

– …королевы! – воскликнула она. – Королевы Марии Терезии! У вас такие же светлые волосы, такие же серые глаза, как у нее! Она любила вас…

Мало кто догадывался об истинном происхождении Люсьена, а если и догадывался, то весьма осмотрительно молчал.

– Мой отец был великой любовью всей ее жизни. – Люсьен не мог солгать Мари-Жозеф де ла Круа. – И он любил королеву. Ее одиночество, ее грусть вызывала у него острое сочувствие. Он любил и уважал короля и служил ему верой и правдой. Королевы нет в живых, и никакие упреки ее уже не коснутся, но жив мой отец: если вы публично объявите о своих подозрениях, то обвините его в государственной измене, а меня…

– Я никогда более не пророню об этом ни слова, – пообещала Мари-Жозеф.

Какое-то время они сидели в молчании. Далеко внизу сады постепенно заполнялись зрителями: гостями его величества, придворными, подданными. Над парком собрались тучи, скрыв лунный свет.

– Как же все это произошло? – прошептала Мари-Жозеф.

Люсьен улыбнулся. Опасаясь посвящать ее в подобные детали, он все же невольно наслаждался, пересказывая, какими хитроумными предосторожностями было обставлено его появление на свет.

– Мое рождение сопровождалось обстоятельствами, достойными фарса Мольера. И месье Мольер действительно подумывал написать пьесу на такой сюжет: аристократка – он не осмелился сделать ее королевой – рожает ребенка от возлюбленного-карлика, тоже благородного происхождения, который, успешно обманув неусыпное внимание десятка повивальных бабок, камеристок и приживалок, подменяет своего младенца-сына новорожденной дочерью придворного шута, которую тому родила любовница. Сына же он тайно увозит к себе в имение и отдает на воспитание своей жене, она принимает его как родного, и они выдают его за свое законное дитя. Дочь придворного шута тем временем подрастает в монастыре. В конце концов сын возвращается к своей истинной матери и становится при ней пажом, как подобает любому благородному отроку…

– Вот это хитросплетения! – поразилась Мари-Жозеф.

– Еще бы!

– Мольер так и не написал эту пьесу.

– Побоялся.

– Это никогда не останавливало месье Мольера.