Дочь короля

– Сестры убедили меня, что владеть рабыней – страшный грех.

– Само собой! – отрезала Оделетт.

– Да. Но они не хотели, чтобы я тебя освободила. Они хотели, чтобы я продала тебя, а вырученные деньги отдала монастырю.

Она по очереди поцеловала обе ладони Оделетт.

– Я боялась, я не хотела тебя продавать, Оделетт, душенька. Они не разрешали мне даже поговорить с тобой, я не знала, чего ты хочешь, и думала, пусть здесь и ужасно, в другом месте может быть в сто раз хуже…

– Ничего ужасного в монастыре не было! – возразила Оделетт. – Я делала им прически. По мне, уж лучше вышивать белье монахинь, чем стирать чулки вашего брата…

По щекам Мари-Жозеф потекли слезы – слезы потрясения от поступка Шартра, слезы облегчения от признания Оделетт и, если быть честной, слезы жалости к себе, ведь Мари-Жозеф пребывание в монастыре казалось невыносимым.

– Неудивительно, что мадемуазель и королева Мария похитили тебя у меня, – сказала она, пытаясь улыбнуться сквозь слезы. – Но сейчас это не важно. Я отказалась продать тебя…

– Рада это слышать. Пусть только кто-нибудь попробует снова меня поработить. Я ни у кого не буду рабыней, кроме вас.

– Ты ни у кого больше не будешь рабыней, – провозгласила Мари-Жозеф. – Отныне ты свободна. Мы будем как сестры.

Оделетт промолчала.

– Я спрошу… – Мари-Жозеф помедлила. Она засомневалась, способна ли вынести здравое суждение, ведь совсем недавно она опрометчиво доверяла Шартру. – Спрошу графа Люсьена.

Хотя граф Люсьен считался опасным вольнодумцем, по крайней мере, он был честен.

– Он объяснит мне, как поступить, какие бумаги тебе понадобятся, но с этой секунды ты свободна. Ты – моя сестра.

– Да, – сказала Оделетт.

– Обещаю!

– Но почему вы ждали так долго?

– Раньше ты никогда меня об этом не просила. – Мари-Жозеф смахнула слезы тыльной стороной ладони и обняла Оделетт за плечи. – Но неужели наше положение столь уж различалось? Мы жили в одном доме, мы ели одно и то же, если ты стирала чулки моего брата, я стирала его рубашку! Я даже не задавала себе вопроса, рабыня ты или свободная.

– Вам не понять, – вздохнула Оделетт.

– Да, это правда. Пока сестры не начали терзать меня, твердя, какой грех – рабовладение, я даже не думала об этом и прошу у тебя прощения. Но потом, Оделетт, душенька, я об этом задумалась и решила, что, если я дам тебе вольную, монахини выгонят тебя на улицу без гроша. У тебя нет ни средств, ни покровителей, ни семьи. И я не могу дать тебе денег!

– Я сама о себе позабочусь! – раздраженно сказала Оделетт.

– Конечно, конечно, как скажешь. Но полагаю, сестра, что фортуна повернулась к нам лицом, нас ждет возвышение. Если ты не будешь так торопиться, если ты со мной останешься, то сможешь разделить нашу удачу, я убеждена. И покинешь нас не просто камеристкой. Может быть, ты вернешься в Турцию, которую ты никогда не видела…

– А вы никогда не видели Францию, – вставила Оделетт, – однако вы здесь.

– Это совсем другое дело, – возразила Мари-Жозеф.

– Почему, мадемуазель Мари?

– Может быть, вы правы, все едино, мадемуазель Оделетт. Но если вы твердо намерены переехать в Турцию, не лучше ли будет вернуться домой богатой, со свитой слуг, как подобает вашему происхождению, нежели служанкой или нищенкой?

– Конечно лучше, – согласилась Оделетт. – Но я не могу ждать.

– Надеюсь, вам не придется томиться в ожидании, – сказала Мари-Жозеф. – А сейчас попытайтесь заснуть, если сможете. Я запру дверь.

– Давайте я помогу вам раздеться.

– Помогите мне только снять платье, мне еще надо немного поработать.

Для начала Оделетт нужно было найти какую-то одежду, ведь Шартр разорвал ее ветхую рубашку на клочки. В платяном шкафу под рубашкой Мари-Жозеф лежала другая, из теплой плотной фланели, с тремя кружевными оборками.

– Откуда это?

– Подарок королевы Марии. Это вам. А я надену вашу старую.

– Она ваша, вам ее и надевать.

Мари-Жозеф помогла Оделетт облачиться в новую ночную рубашку и с благодарностью приняла помощь сестры, снимая с себя платье, туфли и корсет. Она помочилась в потайной ночной горшок, хитроумно скрытый в кресле, ополоснула руки и умылась холодной водой.

Смывая запекшуюся кровь между ног, она сообразила, что месячные закончились на несколько дней раньше, чем она ожидала. В панике она попыталась сохранить самообладание, хотя при мысли о том, что придется отдаться во власть докторов, ее охватывал ужас. На мгновение она решилась было обратиться к врачу.

Однако сейчас у нее было множество дел куда важнее, куда неотложнее. Доктора в Версале были напыщенны и самодовольны; стоило ли отнимать у них время, жалуясь на женские недомогания? И, по правде говоря, она могла лишь благодарить судьбу за досрочное прекращение волнений и неудобств. На всякий случай она положила между ног чистое полотенце, а испачканное замочила в тазу с холодной водой.

Она терялась в догадках, бывают ли месячные у русалки, и сама ответила на собственный вопрос: что за нелепость! У животных нет кровотечений, ведь над ними не тяготеет проклятие Евы. К тому же, если бы у русалки были месячные, она рисковала бы привлечь стаи акул.