Дочь короля Эльфландии

Орион стоял там так долго, вглядываясь в сумерки, что почувствовал наконец, как невиданная граница завлекает его и манит, и вот мысли юноши закружились в вихре ее блуждающих огней, и возмечтал он о горных вершинах Эльфландии. Тем, кто жил на хуторах вдоль края ведомых нам полей, влечение это было отлично знакомо; с похвальной предусмотрительностью люди не обращали взоры свои в сторону дивной преграды, что переливалась волшебными красками совсем близко, за домами. Ибо в ней заключена была красота, нашим полям чуждая; смолоду наставляют селян, что, ежели надолго задержат они взгляд свой на блуждающих огнях, перестанут их радовать наши добрые поля, славные бурые пашни и волны пшеницы, и все, что от века принадлежит нам; сердца их устремятся далеко прочь, в эльфийские угодья, и затоскуют навеки по неведомым горам и по народу, фриаром не благословленному.

И теперь, пока Орион стоял у самого края колдовских сумерек и медленно угасал наш земной вечер, все, причастное Земле, изгладилось вдруг из его памяти, словно подхваченное порывом ветра; любовь к эльфийским угодьям внезапно овладела юношей, не оставляя места для земных забот. Из числа всех тех, кто бродил дорогами людей, Орион помнил теперь одну только свою мать; юноша вдруг понял, словно сумерки подсказали ему, что Лиразель была заколдована и что сам он принадлежит к волшебному роду. Никто не говорил Ориону об этом прежде; теперь он об этом узнал.

На протяжении долгих лет размышлял он вечерами, гадая, куда исчезла его мать; он гадал в одиноком безмолвии, и никто не ведал, что за мысли теснятся в голове ребенка: теперь же ответ словно бы повис в воздухе; казалось, Лиразель была совсем рядом, по ту сторону заколдованных сумерек, что отделяли наши хутора от Эльфландии. Орион сделал три шага и оказался перед границей. Он стоял на самом краю ведомых нам полей: прямо перед его глазами подрагивала туманная завеса, торжественно переливаясь всеми оттенками жемчуга. Едва Орион двинулся с места, одна из гончих привстала; псы повернули головы, не сводя с хозяина глаз; Орион остановился, и собаки снова успокоились. Юноша попытался разглядеть сквозь преграду, что там, по другую сторону, но ничего не увидел, кроме блуждающих огней: огни сии сотканы из сумерек тысячи угасающих дней; магия сохранила их нетронутыми, дабы возвести волшебную преграду. Орион позвал свою мать через разделяющую их бездну, через эти несколько ярдов эфемерных сумерек, что пали на поля: по одну их сторону находилась Земля, и людские обители, и время, что мы измеряем минутами, часами и годами, а по другую – Эльфландия и иные временны́е законы. Юноша дважды позвал Лиразель, прислушался и позвал снова; но ни ответа, ни шепота не донеслось со стороны Эльфландии. Тогда Орион ощутил всю глубину пропасти, что разлучала его с матерью, и понял: пропасть эта широка, темна и непреодолима, словно те провалы, что отделяют наши времена от прошлого, и те, что пролегли между жизнью повседневной и образами сна; между теми, кто пашет землю, и героями песен; между теми, что живы и по сей день, и теми, кого они оплакивают. Преграда блистала и искрилась – как будто завеса столь эфемерно-воздушная никогда не отделяла минувшие годы от того мимолетного мгновения, что мы называем «Сейчас».