Дочь кузнеца

Так и шли они рядом, молчавшие каждый о своем, и ни один не догадывался, что стоит лишь выговориться, снять тяжесть с души — и беда отступит, боль утихнет, станет легко дышать и жизнь снова покажется прекрасной. Но ни Ниун, ни Маев ни за что не согласились бы поступиться гордостью и честью.

— Ты не устала? — заговорил наконец Ниун, когда день уже начал близиться к концу. — Не пора ли подумать о привале?

Девушка была сильной и могла бы еще идти и идти, но ей очень хотелось оттянуть возвращение домой, и поэтому она с готовностью заявила:

— О, я с удовольствием отдохнула бы.

Потом они долго сидели у костра, задумчиво глядя, как пляшет огонь, и стараясь не смотреть друг на друга.

...Как ты прекрасна, любимая. Я отдал бы жизнь за то, чтобы обнять тебя, уткнуться лицом в твои пушистые волосы, вдыхать их запах. Как мы могли бы быть счастливы с тобой. Ты будила бы меня по утрам, нежно прикасаясь губами к щеке. Я защищал бы тебя от всего мира. У нас были бы красивые и добрые дети. Как ты прекрасна, чудесная. Я носил бы тебя на руках. Как недоступна ты, мечта моя...

...Какие у тебя сильные руки, любимый. Я, наверное, всю жизнь провела бы в твоих объятиях. Как мне хочется коснуться тебя, прижаться к твоей широкой груди и захлебнуться от восторга и счастья. А какие бы у нас были дети! Как близко - стоит лишь протянуть руку, как далеко, как непоправимо далеко ты от меня, жизнь моя и беда моя...

Они отводили друг от друга глаза, а в душе каждого кричало, смеялось, пело и плакало великое чувство, на котором строится жизнь, без которого человек не может зваться человеком. Потом они лежали по разные стороны костра, глядя в звездное небо, и делали вид, что спят, но сон, который мог бы принести хоть недолгое облегчение, не шел к ним.

Встав на рассвете, они тронулись в путь, медленно передвигая ноги, ставшие вдруг невероятно тяжелыми, ибо каждый шаг приближал их расставание, после которого жизнь для обоих потеряет всякий смысл. Они обменивались лишь короткими, ничего не значившими фразами, когда это было необходимо: каждый раз опасаясь, чтобы вдруг дрогнувший голос выдаст их.

Когда рядом шли спутники, и Ниуну, и Маев, было гораздо легче прятать свои чувства, и сейчас оба догадывались, что происходит в их душах, но упорно молчали, готовые расстаться с жизнь, но не поступиться гордостью.

Вечер наступил неожиданно быстро, и они снова остановились на ночлег. Костер уже едва тлел, и пора было укладываться спать, тем более что бессонная ночь напоминала о себе и глаза путников слипались. Неожиданно затрещали кусты и из окружающей тьмы выскочил зверь размером с крупную собаку и зарычал, ощерил белые клыки. Его немигающие глаза горели красным светом, шерсть на загривке стояла дыбом. Отбившийся от стаи волк, видимо, не сумел найти добычу, и теперь голод привел его прямо к людям. Хищник боялся огня, но и бороться с мучившим его голодом, похоже, больше уже не мог.

Ниун резко вскочил на ноги и крепко сжал в кулаке рукоятку большого охотничьего ножа. О том, что меч остался лежать возле дорожного мешка, он даже не успел пожалеть. Зверь, издав утробное рычание, прыгнул, но это был его последний прыжок: с силой выбросив вперед руку, Ниун вонзил острое лезвие в мохнатый живот, и из глубокой раны на землю вывалились дымящиеся внутренности. Глаза хищника подернулись пленкой, язык свесился из раскрытой пасти, лапы дернулись, и зверь тут же испустил дух.

— Он мог убить тебя! — не думая о гордости, девушка повисла на шее у Ниуна.

Он отшвырнул прочь мертвого волка, даже не выдернув нож, крепко прижал Маев к груди, забыв на мгновение обо всем на свете. Жаркая волна накрыла Ниуна с головой, затуманив рассудок. Но железная воля тут же отрезвила его и, рывком оторвав девушку от себя, Ниун срывающимся голосом проговорил:

— Не бойся. Волк мертв. Других нет. Пора спать.

С трудом удержав готовые пролиться слезы, Маев отвернулась, легла на еловые лапы, приготовленные заранее, подтянула колени к подбородку и затихла: не то заснула, не то просто постаралась скрыть обиду.

Ниун еще долго сидел у костра и сосредоточенно думал, думал, думал... Наконец и его сморил сон. Сны, посетившие его в ту ночь, были короткими и мучительными. То ему виделось, как они с Маев катаются на лодке, сделанной старым Вокнаном, то вдруг девушка исчезала, когда он собирался поцеловать ее, то Маев склонялась над колыбелью, вырезанной из дерева умелыми руками отца Ланги, то Ниун смотрел вдаль и видел, как Маев уходит от него все дальше и дальше.

Первая мысль, посетившая Ниуна утром, была о том, что сегодня - последний день их общего пути. Скоро Маев окажется дома, а ему вновь придется идти, но уже одному. "И не надо будет больше надеяться, что внутренний голос позовет меня. Он уже все сказал. Вот оно, счастье, свернулось калачиком совсем рядом. Протяни руку - дотронься. Больше такой возможности не будет. Сегодня я попрощаюсь с ней. Лучше бы мне никогда не встречать ее, не узнал бы, что душа может так болеть".

Тяжело вздохнув, Ниун разбудил девушку:

— Вставай, Маев. Уже утро. Пора в дорогу.