Дочь любимой женщины

Настя открыла глаза, выпростала руки из-под одеяла, и обняла его, и поцеловала, и вдруг спрыгнула с кровати и прижалась к нему. Она была стройная, длинноногая и прекрасная. Здоровая и сильная. Только маленький, едва заметный шрам от заячьей губы и чуть крупноватые зубы.

Они поженились.

Ванины родители купили им большую квартиру неподалеку. Ваня и Настя поступили в институт и окончили его. Потом Настя родила мальчика, а через полтора года – второго. Все шло отлично, кроме одного печального случая: Ванин папа скоропостижно скончался на горнолыжном курорте при не совсем ясных обстоятельствах. Ваня унаследовал четверть его немалого состояния.

* * *

Да, все шло отлично, но однажды, когда после свадьбы прошло уже двенадцать лет, тридцатилетний Ваня пришел с работы домой и увидел плачущую Настю.

– Что с тобой? – он усадил ее на диван, обнял.

– Мама умерла…

– Что?! – он вскочил с места.

– Да нет, моя.

– Твоя? – изумился Ваня и снова сел. – Она же умерла лет пятнадцать назад! Мы же к ней на могилу ходим!

– Перестань! Хватит притворяться. Мама нашлась. Вернее, я ее нашла. Но не успела повидать. Я ее не осуждаю. Она была слабая женщина. Пила, болела. Я не решалась. Мне страшно было ее увидеть. Сегодня набралась сил, позвонила. Соседи сказали, что всё, умерла.

Она снова заплакала.

– Кто-то из нас с ума сошел, – сказал Ваня.

– Не притворяйся! – крикнула она. – Что, правда не понимаешь? Так вот тебе! Я детдомовская. Ничейная. Отказная в смысле. Твоя мама Аглая Павловна меня нашла. Вернее, выбрала. Долго выбирала, наверное. Чтоб вот такая. С бывшей заячьей губой, но глазастенькая. Она меня долго готовила. Сначала уговаривала. Потом документы мне меняла. Потом все объясняла, как меня зовут, что и как, про квартиру и двор, про твои любимые книжки…

– А потом заменила? – спросил Ваня. – Прямо вот в эту ночь?

– Да. В половине пятого утра.

– Как интересно, – Ваня вытащил из кармана телефон, набрал номер. – Мама, привет, это я. Ничего, нормально. У меня к тебе один маленький вопрос. Вот скажи, в эту самую ночь, когда мы праздновали Насте восемнадцать лет… Вы ей потом сделали укол, погрузили на машину, и тю-тю?

В телефоне было молчание.

– Какое тю-тю, ты что? – возмутилась Настя, которая сидела рядом с ним на диване. – Аглая Павловна мне все объяснила! Что она была согласна! Что ей дадут деньги, переведут в самый лучший частный интернат… Пожизненное содержание! Она же сама не хотела за тебя замуж, ты же сам это своей матери говорил!

– Ясно, – кивнул Ваня и нажал отбой, кинул телефон на диван.

Через несколько секунд телефон зазвонил.

– Алло? – сказал Ваня. – Не звоните мне больше, мадам.

Телефон зазвонил снова.

– Маменька, сколько раз повторять, – сказал он даже с некоторой учтивостью. – Не звоните мне больше. Забудьте про меня. Выкиньте из головы. И ты, – он повернулся к Насте, – тоже выкинь меня из головы. Хорошо, что дети на каникулах. Передай им, что папы у них больше нет.

– Дети-то в чем виноваты? – зарыдала Настя.

– Ни в чем, – пожал плечами Ваня. – И ты ни в чем не виновата. Но я не могу тебя видеть. Хотя ты, конечно, должна была сознаться. Почему ты не созналась?

– Твоя мама сказала, что ты сумасшедший. Не сильно, слегка, но реально тронутый. Что ты на полном серьезе веришь в чудеса и сказки. Что уродка-инвалидка от любви превращается в красивую девушку.

– Тем более, – сказал Ваня и встал, подобрал с дивана телефон. – Насчет денег я сделаю все нужные распоряжения, с тобой свяжутся, прощай.

– Ты и есть сумасшедший! – крикнула она ему вслед.

* * *

Он разыскал ту, настоящую Настю через полгода.

Это был и вправду дорогой частный интернат, под Ростовом Великим. У нее был там отдельный двухкомнатный блок, личная нянечка и муж – почти слепой безногий художник, когда-то довольно известный: его совсем старую картину «Поэт, певец и клоун» недавно продали в Лондоне за полтора миллиона фунтов. Ване это рассказал директор интерната.

Ваня обрадовался, что с Настей все в порядке, но понял, что ожидал чего-то другого. Ехал, чтобы броситься в ножки, вымолить прощение, а потом забрать к себе. А так – и встречаться, собственно говоря, незачем.

Была зима. Настоящая, морозная, снежная.

Дорога шла прямо, упираясь в золотой круг садящегося солнца. Обледенелая колея сверкала зеркалом. Снег розовел на ветвях громадных елей.

В жизни не было ничего. Вообще ничего, кроме этой зимы, этого снега, этого темнеющего неба, этого колкого ветра.

Все силы неба и земли стена, девушка, река

Женатый мужчина сорока пяти лет влюбился в двадцатидвухлетнюю девушку. Влюбился искренне и нежно, безмолвно и безнадежно, и, разумеется, тайно.

Это вышло вот как.