Дочь маркиза

Молодая женщина бросила на Жака тревожный взгляд; он первым нарушил молчание.

— Ева, — сказал он, впервые обратившись к ней по имени.

Ева вздрогнула.

— Ева, напишите вашей горничной, чтобы завтра утром она прислала вам белье и платья. Я позабочусь, чтобы ей передали ваше письмо.

Но Ева покачала головой.

— Нет, — сказала она, — вы во второй раз спасли мне жизнь: в первый раз духовную, сейчас — телесную; тогда, как и нынче, вы вырвали меня у смерти нагую. И нынче, как и девять лет назад, я хочу порвать со своим прошлым. Купите мне одежду сами. Мне не нужны дорогие наряды, я обойдусь без тонкого белья, без красивых платьев.

— Но что вы собираетесь сделать с вашим домом и со всем, что в нем находится?

— Продайте дом вместе со всей обстановкой, Жак, и отдайте эти деньги на добрые дела. Помните, мой друг, вы всегда говорили, что если разбогатеете, то построите больницу в Аржантоне. Вам представился случай исполнить задуманное, не упустите его.

Жак посмотрел на Еву: она улыбалась ангельской улыбкой.

— Хорошо, мне нравится ваш план, и я завтра же примусь за дело.

— Я всегда буду рядом с вами, Жак.

Он сделал протестующее движение, но Ева лишь грустно улыбнулась в ответ:

— С уст моих никогда не слетит ни единого слова любви, обещаю вам, — это так же верно, как то, что вы спасли мне жизнь; вот видите, я уже стала обращаться к вам на «вы»… О, это мне нелегко, — продолжала она, вытирая кончиком простыни крупные слезы, которые катились у нее из глаз, — но я привыкну. Раскаяние — это еще не все, мой друг, я должна искупить свою вину.

— Не стоит давать вечных обещаний, Ева. Их, как вы знаете, трудно сдержать.

Услышав в словах Жака упрек, Ева на мгновение замолчала.

— Я покину вас, только если вы меня прогоните, Жак, — сказала она, — Так лучше?

Жак ничего не ответил, он прижался пылающим лбом к оконному стеклу.

— Останетесь вы в Париже или вернетесь в Аржантон, вам же нужно, чтобы кто-нибудь был рядом. Если вы женитесь и ваша жена позволит мне остаться в доме, — добавила она изменившимся голосом, — я буду ее компаньонкой, я буду читать ей вслух, прислуживать.

— Что вы, Ева! Разве вы не богаты, разве вам не вернули состояние, принадлежавшее вашей семье?

— Вы ошибаетесь, Жак. У меня ничего нет. Все, что мне вернули, пойдет бедным; я же хочу есть только тот хлеб, который получу из ваших рук; хочу полностью зависеть от вас, мой дорогой господин, как зависела от вас в маленьком домике в Аржантоне; я знаю, что, если я буду зависеть от вас, Жак, вы будете ко мне добрее.

— Мы откроем в замке вашего отца больницу для местных бедняков.

— Делайте что хотите, Жак. Единственное, чего я хочу, — это иметь маленькую комнатку в аржантонском доме. Больше я ни о чем не прошу. Вы научите меня ходить за больными, не правда ли? Я буду заботиться о женщинах и малых детях; потом, если я заражусь какой-нибудь опасной болезнью, вы будете за мной ухаживать. Я хотела бы умереть у вас на руках, Жак, потому что я глубоко уверена: когда вы будете твердо знать, что я обречена, то перед моей смертью вы обнимете меня и простите.

— Ева!

— Я говорю не о любви, я говорю о смерти!

В это мгновение начали бить часы в Тюильри. Жак считал удары. Пробило три часа.

— Вы всегда будете помнить то, что вы мне сейчас сказали? — спросил Жак торжественно.

— Я не забуду ни одного слова.

— Вы всегда будете помнить свои слова о том, что есть ошибки, в которых мало раскаяться: их надо искупить?

— Всегда буду помнить.

— Вы всегда будете помнить, что обещали посвятить себя милосердию, даже если это чревато опасностью для жизни?

— Я уже дважды была на краю смерти. Она мне теперь не страшна.

— А сейчас, дав эти три обещания, ложитесь спать; когда вы проснетесь, все, что вам нужно, уже будет вас ждать.

— Доброй ночи, Жак, — сказала Ева с нежностью. Жак ничего не ответил и направился к себе, и только закрыв за собой дверь, уже в коридоре, прошептал со вздохом:

— Так надо.

Проснувшись наутро, Ева и вправду обнаружила на стуле около кровати шесть тонких полотняных рубашек и два белых муслиновых пеньюара.

Жак вышел из дома на рассвете и сам сделал все эти покупки.

На ночном столике лежал кошелек с пятьюстами франками золотом.

Все утро один за другим приходили разные торговцы, портнихи, шьющие модные платья, шляпницы — всех их прислал Жак, чтобы из всего выбранного им для Евы она оставила лишь то, что понравится ей самой.

К двум часам пополудни Ева была одета с головы до ног, но — странное дело! — больше всего ее порадовали деньги: они были символом зависимости, а Ева желала принадлежать Жаку в любом качестве.

В два часа Жак принес нотариальную доверенность, уполномочивающую его, Жака Мере, распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом мадемуазель Элен де Шазле, включая дом со всей обстановкой по улице…

В этом месте был пропуск.

Еве оставалось лишь заполнить пробел и подписать документ.

Она не стала вчитываться, покраснев, указала адрес, с улыбкой поставила свою подпись и протянула доверенность Жаку.

— Как вы намерены поступить с вашей горничной? — осведомился Жак.