Дочь мента

Колени ослабли, и в какой-то момент я просто свалился на асфальт. Гибэдэдэшники больше меня не трогали, и ко мне никто не подходил, я даже ничего не испытывал, неспособный осознать случившееся. Только сердце быстро билось, подступая к горлу, и мне хотелось выплюнуть его из себя, чтобы больше так не бередило, не раздирало всё внутри. 

По лицу катились то ли слёзы, то ли пот, а я ощущал, как задыхаюсь. Как меня душит ворот свитера, как где-то в затылке печёт так, что кажется, вот-вот я воспламенюсь. Боль сжигала изнутри, но я никак не мог поверить в случившееся, осознать, что Ульяны и моего ребёнка больше нет. 

Из машины достали тело, и я собственными глазами видел, как его упаковывают в чёрный мешок для трупов. Короткая стрижка, тёмные волосы и одежда, в которой Ульяна покидала утром дом.

Серёга приехал к месту аварии через час, обнаружив меня стоявшим неподалёку от разбитого автомобиля Евстигнеевой. Он без слов всё понял и лишних вопросов не задавал, пока я не заговорил первым. 

– Я не верю, что в машине была она, – произношу, хватаясь за последнюю соломинку. Я не готов принять ту правду, что разворачивалась передо мной, и пока жив – не смогу, иначе зачем мне эта жизнь? 

Более я почти ничего не испытывал кроме ощущения абсолютной опустошённости. В мозг, как черви, проникали предположения о том, что со мной будет, если я всё же потерял её, если моя последняя, нелепая надежда не оправдается. Я отмахивался от них, не желая даже думать о том, что подобное возможно, но они всё равно упрямо проникали в меня, разъедая изнутри. 

Заглушить мысли помог алкоголь. Я накачался им, пока не оказался в беспамятстве, но до этого успел разгромить в пух и прах весь дом, стоило подумать о том, что это всё моя вина. Это я не углядел за ней, не уберёг. Мне хотелось ощутить собственную боль, и, когда треснувший под пальцами бокал рассёк ладонь и кровь начала капать на пол, испытал некое подобие облегчения. 

Сполз по стене на пол, рассматривая раненую кожу и тёмные капли, представляя жизнь, которая несбыточными мечтами пронеслась перед глазами. Жизнь, в которой мы с ней могли быть счастливы, несмотря на всё наше дерьмовое прошлое, на совершённые обоими ошибки. 

Мне требовалось лично убедиться, что это она, и мой адвокат способствовал тому, чтобы меня пригласили на опознание. И когда всё было готово, я получил звонок. 

Я множество раз видел мёртвых. В той, прошлой жизни я сам мог стать причиной их гибели, и, чтобы не свихнуться, не сойти с ума, мне пришлось отказаться от части человеческого в себе. Но когда я стоял вместе с сотрудником полиции на опознании, перевести взгляд и посмотреть на, возможно, тело любимой, было просто невыносимо. 

Лицо женщины оказалось обезображенным множеством осколочных ранений и переломами челюсти. Попытки реставрации к значительным успехам не привели, опознать девушку по особым приметам не удалось. Покинув это жуткое место, я не мог надышаться свежим, чистым воздухом, глотал его, но все равно казалось, что витавший в морге запах проник в меня, им пропиталась моя одежда, волосы и лёгкие. Я скуривал одну сигарету за другой в попытке его вытравить, но ничего не получалось. 

Заметил, как дрожат собственные пальцы, сжимающие сигарету. От напряжения, от страха, что скручивал меня в узел, стоило подумать о Бэмби. И все мои ресурсы уходили на то, чтобы отгонять страшные мысли. 

Останки разбившейся в машине девушки направили на экспертизу для выяснения личности. Несмотря на то, что буквально всё свидетельствовало о том, что за рулём находилась Евстигнеева: это её машина, при ней нашли её документы, на погибшей надета её одежда, – я не был способен смириться с подобной правдой.

Делал всё, чтобы расследование аварии двигалось ударными темпами, задействовал связи, деньги, через взятки или пожертвования, как это модно сейчас называть, угрожал, убеждал и, если понадобилось бы, вновь бы убивал.

Когда вышел из дверей кабинета начальника Ульяны, то заметил, как ко мне направляется уверенной походкой смутно знакомая девушка. Первое, что она сделала, приблизившись, – дала мне звонкую пощёчину. 

– Много лет мечтала об этом, – улыбается хищной улыбкой подруга Ульяны. 

– Здравствуй, Мила, – сухо здороваюсь, пока она изучает моё лицо и, кажется, остаётся довольна, находя в нём следы утомления и отчаяния.

– Неужели ты любишь Ульяну или это чувство вины тебя так изматывает? 

Она ждёт ответа, а я ощущаю, что мне хочется найти где-то тёмный угол и переждать там то время, которое осталось до момента оглашения результата теста ДНК. 

Голова гудит от выпитого минувшей ночью количества виски, и я с трудом фокусирую на девушке взгляд, ощущая, что она упивается моей болью.

– Люблю.

– И где же была твоя любовь раньше, когда ты оставил её? – лёгкость бытия, которой от неё веяло ещё секунду назад, испарилась, на смену ей пришли заблестевшие в глазах сердитые слёзы, сжатые губы, выдавшие, что она вовсе не такая железная леди, какой хочет казаться. Того и гляди разревётся.

– Ты дура? – смотрю на неё устало. – Я в СИЗО год просидел. Или ты забыла?